Мы примолкаем, не мешаем старику вспоминать время, где он молодой, красивый, сильный, голосистый — и Мареюшка тоже, Анна Михайловна говорит, пела хорошо…

— Несоветный народ стау. Раньше, где в котором месте пристой больше, там и соберуцца, разговаривают. А ноне около магазина соберуцца. Сейцас, как привезли в магазин, так и праздник. А раньше праздники были. Нонече — што. С полуцки до полуцки надеецца сейцас… У него ето от есь, — вдруг собрал в запашку, по-хулигански, рубаху на груди. — И все. Он не заботится: там жена, дети — только набить, да налить. Пока деньги видит, дак и пьет… — Взглянув на Веру Федоровну, сорвавшую лист лопуха и спрашивающую местное его название: — Ето растение? Шишобар называцца. Бывауо, Мареюшка нарвет лисков, тесто положит — и в пецку садит с лиском прямо. Лисок-от к поду не пристанет. Придет с поля, дак состряпает вецером. Колобы такие состряпает… — Покивал трясущейся головой: — Так насмотреуся ее сегодни, видно, уж она меня зовет к себе… Гостенку-то вот только дождаться, дочку. Прошлом годе на курорт ездили, не быуо…

От Анны Михайловны мы знаем, что старик нежно любит младшую дочь, вышедшую замуж в Куйбышев. Красивую, очень похожую на отца.

— А вы бы зимой сами к ним поехали погостили, — предлагаю я, зная, что два года назад после смерти жены Николай Алексеевич уезжал к дочери, а потом, соскучившись по родным местам, вернулся.

— Куда я, слепой, поеду!.. — сердито хмурится Николай Алексеевич. — Машина подомнет. Там схоронят, от старухи там останусь: она здесь, а я там. Рядом надо — место огорожено…

Практикантка наша смотрит влюбленно на старика, думает, наверное, несформулированно: «И у меня будет так же: они любили друг друга без ума, прожили жизнь счастливо и умерли в один день…» «Так не бывает…» — грустно думаю я с высоты своих лет, Верочка думает приблизительно то же. Хотя вот он, сидит перед нами, во плоти и крови, картинно-красивый старик: «Не ндравилась, так не ходиу бы на кладбишшо на недили по два раза…»

Ах, как жаль, какая неисправимая беда, что убили его сыновей на фронте! Какую прекрасную ветку от древа человеческого отломили, сгубили зря, бессмысленно…

Известно, что сумма грубого труда, спускаемого господом богом на землю, сокращается весьма незначительно, количество же людей, желающих этим грубым трудом заниматься, за последние двадцать лет сильно уменьшилось, и наша промышленность уже почувствовала это.

Ленинградский металлический завод — фирма с мировым именем. Здесь выпускаются турбины для Братской ГЭС, турбина для Красноярской ГЭС (крупнейшая в мире), турбины для Асуана и Югославии, для Германии и Индии; крупнейшая в мире газовая турбина, мощностью сто тысяч киловатт, для Краснодарской станции сделана на этом заводе; к столетию со дня рождения Ленина здесь выпущена крупнейшая в Европе и одна из самых крупных в мире паровая турбина, мощностью восемьсот тысяч киловатт в одновальном исполнении. Завод постоянно перевыполняет план, работники завода заслуженно получают премии, внешне дела обстоят очень хорошо. Однако предприятие живет трудно, причин много, одна из них, немаловажная, — нехватка рабочих, особенно рабочих низких квалификаций. Не хватает уборщиков стружки и стропальщиков, крановщиц и карщиков — стало не хватать давно, а теперь уже сделалось тормозом для производства, потому об этом говорят постоянно на всех совещаниях, руководство завода делает возможное и невозможное, однако проблема с повестки дня не сходит.

Не хватает и станочников. Уникальное оборудование в ведущих цехах, должное для обеспечения плана работать в три смены, работает в две, по двенадцать часов…

В отделе кадров завода я однажды застала такую сцену: молодой сравнительно парень, проработавший токарем на заводе десять лет, пришел увольняться «по собственному желанию». Заместитель начальника отдела кадров выпытывала причины такого решения, предлагала подыскать что-то еще. Парень капризно отвечал, что переходит на завод, который рядом с его домом, и платить там будут побольше. «На десятку?» — «Да нет, на две…» — «Да ты же стаж теряешь, то же на то же и выйдет!» — «Там работа поинтересней». Аргумент неотразимый, хотя, конечно, и тут, на заводе, где много новых, уникальных станков, парень смог бы отыскать себе работу по вкусу. Однако уволился… Почему?

Цех паровых турбин, где у меня были дела, — один из самых больших. Надо сказать, что я привыкла к поточным линиям массового производства, там на обыкновенных станках обрабатываются обыкновенного размера детали, там вспомогательное время сведено до минимума, и потому станок работает почти непрерывно, и рабочий у станка находится практически неотлучно. Производство паровых турбин, долго бывшее индивидуальным, уже лет семь как стало серийным.

Со временем привыкаешь к циклопическим габаритам уникальных станков, к размерам неправдоподобно-огромных деталей, в кажущемся хаосе начинаешь видеть свою внутреннюю закономерность, сложные траектории, которые чертит в воздухе многотонное литье, тоже обретают смысл и значение. И даже то, допустим, что подручные на карусельном станке сидят и спокойно играют в шашки или читают, пока на планшайбе сто три часа вращается, постепенно теряя в объеме, семидесятидевятитонная выхлопная часть цилиндра, — тоже перестает казаться вызывающим нарушением трудовой дисциплины. Начинаешь понимать местную специфику, отделяешь необходимое от необязательного.

И к людям приглядываешься.

На фрезерном станке в третьем пролете работает Василий Кузьмич Сиротский. Станок ничем особенно не замечателен, Василий Кузьмич тоже рабочий средней руки, работает он на этом станке двадцать три года. По недавним понятиям отрицательный персонаж: двадцать три года топтаться на одном месте! Не расти, не учиться, не ставить рекорды… Те, кто некогда был у него в подручных, работают мастерами, начальниками участков, а то и начальниками цехов, главный инженер завода когда-то одновременно с ним кончал ФЗО, а Василий Кузьмич все фрезеровщик четвертого разряда!