Должно быть, это причина, по которой развод затягивается так долго. Она угрожает моему отцу, что он расскажет мне? Это означает, что он уже знает. Думая о другой стороне медали, я тяжело сглатываю. Что, если он только что узнал и теперь борется с ней, чтобы она ничего не получила, потому что моя мать лгала ему обо мне два десятилетия?

Это было бы больнее, чем узнать, что он не был моим биологическим отцом. После развода он даже не будет моим отчимом.

“Сэди?” Я оборачиваюсь и вижу свою мать, стоящую на тротуаре.

Она одета в блестящее золотое платье и туфли на каблуках. Ее макияж размазался вокруг глаз, а волосы взъерошены. Я уверена, что выгляжу ненамного лучше, поскольку натянула штаны для йоги и кроссовки только перед тем, как выйти из своего угнанного автомобиля.

“Путь позора?” Спрашиваю я, и моя мама закатывает на меня глаза.

“Тебе всегда нужно быть умником?”

“Тебе всегда приходится быть лгуньей?” Я бросаю на нее ответный взгляд.

“О чем ты говоришь?” Она делает шаг ко мне, и я отступаю назад, чтобы сохранить расстояние между нами.

“Я знаю”, - говорю я ей.

Выражение ее лица сменяется удивлением, что сбивает с толку. Она действительно не хотела, чтобы я знала? Она обманывала моего отца, чтобы получить то, что хочет? Боже, я все еще могу называть его так?

“Он сказал тебе”. Ее губы сжимаются от гнева.

“Почему это тебя так бесит?” Пока я изучаю ее, маленькая часть меня задается вопросом, может быть, где-то в ее холодном сердце есть мама.

“Он действительно хочет убедиться, что я ничего не получу”, - шипит она. И вот оно. Правда.

“Как давно он знает?” Я спрашиваю, и этот вопрос страшнее предыдущего.

“Некоторое время”. Она пожимает плечами, и я чувствую, как слеза скатывается по моей щеке.

“Ты угрожала сказать мне, чтобы я вытянула из него больше денег?”

“Ты имеешь право знать!” Она топает одним из своих четырехдюймовых каблуков и чуть не падает.

“Ты что, издеваешься надо мной прямо сейчас?” Раздается истерический смех, потому что я подумала, что могу быть смешной.

“На данный момент ты достаточно взрослая, чтобы знать правду”. Она великодушно расправляет плечи, как будто она герой в этой ситуации.

“Тогда почему ты держишь это над его головой?”

“Он пытается оставить меня ни с чем”, - кричит она, но быстро берет себя в руки и натянуто улыбается мне. “Давай поговорим об этом внутри”. Она оглядывается, чтобы посмотреть, кто может смотреть, но только швейцар получает хорошее представление.

“Нет”. Я качаю головой, и еще одна слеза скатывается. Все ее поведение меняется, когда она понимает, что все прошло не так, как она хотела.

“Ладно, я не собиралась тебе говорить. Я блефовала”. Она смягчается, но все это притворство.

“Ты действительно не можешь перестать лгать, не так ли?” Невозможно не заметить гнев, вспыхивающий в ее глазах.

“Вы оба ведете себя так, будто вы лучше меня. Ты моя дочь, а не его. Ты должна быть на моей стороне”.

“Я никогда не буду на твоей стороне. На самом деле, я никогда больше не буду для тебя никем”. Я поворачиваюсь и оставляю ее стоять на тротуаре в одиночестве. Она зовет меня по имени, но я игнорирую ее.

Устанавливая некоторую дистанцию между нами, я забираю у нее последний контроль надо мной. Я не буду пешкой в ее игре и не отдам ей больше ни капли своей энергии.

Когда я возвращаюсь к машине Ари, я трогаюсь с места, хотя и не уверена, куда направляюсь. Свет на приборной панели привлекает мое внимание, и я вижу, как оживает мой телефон. Я нашла его на дне своей сумки, когда доставала брюки и кроссовки, и, должно быть, все это время он заряжался. На экране я вижу слово "Папа".