Монастырь стоял над болотом на гораздо более пологом холмике, чем холм, оставшийся за нашей спиной, внутри которого располагались каменоломня и рудник. Вот только, сторона монастырской возвышенности, обращенная к болоту, выглядела более крутой, чем противоположная, тыльная, которая плавно спускалась к реке своим длинным пологим каменистым склоном, почти лишенным деревьев. Потому наши кавалеристы атаковали с той стороны, воспользовавшись отсутствием естественных препятствий. В то время, как мы, пехотинцы, вынуждены были переходить открытую низину между двух холмов под огнем противника, засевшего на невысоком, но достаточно крутом склоне, примыкающем к болоту.

В тот момент я не знал, сопутствовал ли успех нашей кавалерии, преисполнившись решимости до конца отвлекать неприятеля на себя. А французские егеря к этому времени организованно отступили со своих передовых постов возле подножья нашего холма на удобную позицию невысокого, но довольно крутого склона холма соседнего, монастырского. Оттуда французы и вели по нам прицельный огонь. Но нам, казалось, помогала сама природа, скрывая время от времени луну за облаками. А без лунного света точно целиться в нас из своих штуцеров егеря не имели возможности, что и позволило миновать открытое место без существенных потерь.

Вспышки выстрелов прорезали темноту, хотя, большинство вражеских пуль лишь свистели над головами русских гвардейцев, редко находя цели. Тем не менее, в нашей колонне уже двоих в первом ряду убило наповал, а нескольких бойцов ранило. И я приказал эвакуировать раненых обратно к руднику. Наши стрелки, конечно, тоже отвечали, стараясь стрелять по вспышкам ружейного огня противника. Но, результаты стрельбы на марше оценить было сложно.

Расстреляв заряды из лишних ружей, солдаты по моему приказу оставляли их прямо на дороге, чтобы не обременять себя дополнительной ношей. Поскольку эти ружья, висящие на ремнях за спиной, излишне отягощая каждого бойца, обязательно помешают, если дело дойдет до рукопашного боя. Когда придется орудовать штыками, каждый солдат обязан действовать ловко, и его движения не должны быть скованны лишними длинномерными предметами. Ведь любое здешнее ружье, выстрелив, становится до следующей перезарядки, по сути, холодным оружием, наподобие увесистого копья, где в роли острого наконечника выступает штык, а противника можно бить еще и массивным деревянным прикладом.

Впрочем, штыковому бою семеновцы обучены прекрасно, как обучены они и атаковать колонной, несмотря на то, что здесь это практикуется не столь давно, лишь со второй половины прошлого XVIII века. Я помнил, что именно знаменитый Александр Васильевич Суворов официально утвердил в русской армии новые тактические приемы: колонны и рассыпной строй. А заветы Суворова я усвоил хорошо, поскольку с детства интересовался жизнью и деятельностью этого замечательного русского полководца, много про него прочитав. И сейчас мне очень пригодились все наставления мудрого генералиссимуса.

Сделавшись попаданцем и офицером русской армии образца 1805 года, я получил уникальную возможность опробовать суворовские методы ведения боевых действий на практике, разумеется, добавляя к суворовской методике все лучшее из наставлений Клаузевица и военной науки более позднего времени. С Клаузевицем я был согласен, например, в том, что любая война представляет собой инструмент достижения политических целей. Вспомнив о Суворове, я с сожалением подумал, что гений нашей военной науки умер несколько лет назад. Но, Карл Филипп фон Клаузевиц был еще молод и находился в добром здравии.

И я предположил, что надо бы мне познакомиться с этим талантливым офицером. Ведь он, насколько я помнил, только в прошлом 1804 году закончил обучение в военном институте Шарнхорста и служил в Пруссии адьютантом принца Августа. Впрочем, я, получается, заранее знал все, что этот человек сделает и напишет за свою жизнь. А, если я подружусь с Клаузевицем и как-то повлияю на него, например, привлеку его на русскую службу прямо сейчас, не дожидаясь 1812 года, когда он и сам к нам переметнется, то он может и не написать свои труды по военной теории! «Хм, интересный вопрос, конечно, влияние попаданца на отдельных исторических личностей», — подумал я.

Задумавшись, я не сразу заметил перемену боевой обстановки. Когда наша атакующая колонна уже почти преодолела открытую низину, приблизившись к огневому рубежу противника, французские егеря неожиданно контратаковали нас с флангов. Внезапно открыв огонь из небольших перелесков, стоящих поодаль справа и слева от дороги, они, разрядив свои карабины, вдруг бросились на нас в штыковую с двух сторон, побежав прямо через замерзшее болото. А с обрыва перед нами в нас все также стреляли егеря центральной позиции, которых наш ответный огонь, похоже, проредил весьма незначительно.

Хорошо еще, что все эти вражеские егеря были без своих лошадей, оставленных ими возле монастыря. Перед нами находился лишь передовой егерский отряд, занимавшийся разведкой наших позиций и организацией передовых постов. И они, разумеется, старались действовать скрытно, желая блокировать нас своими засадами. Потому и не поехали верхом, а пошли пешком. Впрочем, непрочный еще лед на болоте между холмами едва ли выдержал бы лошадей.

Оценив ситуацию, я прикинул, что она чем-то напоминает ту, которая сложилась в бою за Праценские высоты в Аустерлицком сражении, когда наши пошли в атаку на флангах, а французы победили, ударив в центре. И я решился повторить эту схему. Увидев при свете луны, вылезшей в очередной раз из-за облака, что склон впереди не такой уж высокий и крутой, как сначала мне показалось, и что с разбегу на него можно довольно легко взбежать, я приказал, не мешкая, штурмовать центр.