Она еще раз сняла пробу с моле по-оахакски, которое впервые приготовила сама. Накануне Фрида сходила на рынок и вернулась с двумя корзинами еды, которые едва донесла. Перец пасилья, сухой и ароматный, она не смогла натереть, поэтому вместо него взяла высушенный перец каскабель. Плоды напоминали вишенки, и, если потрясти такую вишенку, можно было услышать, как гремят семена, — не зря каскабель называли гремучим чили. Однако Фрида не учла, что гремучий чили один из самых острых. Она окунула ложку в соус и облизала ее. Боже, просто огонь! Диего любил острое, но даже для него это было слишком. Немного подумав, она добавила тертый шоколад и изюм, чтобы сбить остроту. Лупе наверняка не одобрила бы: для нее был лишь один способ приготовления правильного моле — строго по рецепту. Но Лупе, к счастью, рядом не было, а Фриде нравилось экспериментировать.

Когда все было готово, она позвала Диего.

Он сидел напротив нее за столом, который она украсила вышитыми салфетками и большим букетом диких калл. Моле она поместила в большую глиняную чашу с ярким орнаментом по краю и поставила в центре стола. Рядом стояла квадратная посудина, на которой громоздились горками три сорта риса: красный, белый и зеленый. В кухне было тепло от пара, который шел от кастрюль. Пахло аппетитно.

— Я добавила чуть больше изюма и чуть меньше жира, потому что так лучше усваивается, — пояснила Фрида, наблюдая за мужем.

Диего поднес ложку ко рту и проглотил. Затем сложил губы трубочкой, резко выдохнул и замахал руками перед лицом):

— Что?.. Слишком остро? — заволновалась Фрида, прежде чем сообразила, что он просто ее разыгрывает.

Ривера зажмурился и принялся с аппетитом жевать.

— Фрида, моле восхитительное, хоть и не такое жирное, как я привык, но…

— Это потому, что я добавила меньше жира, — перебила его Фрида. — Врач сказал, что тебе следует…

— У тебя делается такая забавная собачья мордашка, когда ты ворчишь. Тебе никто не говорил? — улыбнулся Ривера.

Фриду его замечание ничуть не задело: у нее было слишком хорошее настроение.

— А ты похож на лягушку. Даже когда не дуешься.

Диего, который только что положил в рот очередную ложку, разразился гомерическим смехом и поперхнулся.

Фрида похлопала его по спине и положила на тарелку рис, с удовольствием продолжая наблюдать за трапезой мужа.

После еды она заставила Диего лечь в постель, чтобы отдохнуть. Начиналась та часть дня, которая нравилась ей больше всего. Она легла рядом и обняла мужа, слушая его дыхание и тихо бормоча слова любви. В такие моменты Фрида чувствовала себя на седьмом небе, и ей казалось, что счастье будет вечным.

— Диего, только не вздумай бросать меня теперь, когда я тебя едва нашла, — прошептала она ему на ухо. — Я не переживу этого. Пообещай, что все будет в порядке.

Ривера повернулся к ней и обхватил ее лицо обеими руками.

— Я всегда буду с тобой, даю слово.

Во второй половине дня теперь шли затяжные ливни, потому что начался сезон дождей. Фрида придвинула кровать к окну, чтобы они могли смотреть на дождь через открытые ставни. Иногда вода хлестала сплошной стеной, поглощая все остальные звуки, иногда супруги слышали бульканье в водосточной трубе и стук, с которым отдельные крупные капли падали на покрытые жестью оконные карнизы. Им обоим нравились эти звуки. Диего просто лежал с полузакрытыми глазами, погрузившись в свои мысли, а Фрида нежилась в его объятиях и думала о своем.

В те недели, пока она ухаживала за Диего, жизнь текла размеренно. Фрида не писала картин и не просиживала часами за мольбертом. Взамен у нее появилось нечто другое. Впервые она смогла быть рядом с любимым человеком, заботиться о нем и нести ответственность за его самочувствие. Теперь Диего принадлежал только ей, и это было прекрасно. Они много разговаривали о последней тактике Коммунистической партии потом об искусстве, и опять об искусстве. Фрида просила Диего подробно рассказать ей о годах, которые он провел в Европе. Она хотела знать все о его прошлом. «Мы вместе сильно выросли за эти дни и недели», — удовлетворенно думала она. Она ощущала себя такой живой и цельной, что с радостью приказала бы времени остановиться. Она ничего не рисовала, но в голове у нее зрели замыслы новых картин, которые ждали воплощения. Хотя пока это было невозможно: мольберт и краски все еще оставались в Койоакане.

Когда Фрида зашла навестить родителей, ее потянуло в прежнюю спальню. Она закрыла за собой дверь и сдернула с мольберта простыню, которой Амельда накрывала картины, чтобы защитить их от пыли. Комната была надраена до блеска. Фрида втянула ноздрями воздух и почувствовала запах лимона и уксуса, которые Амельда использовала при уборке. Все было на своих местах: и кровать с балдахином, и фигурка Иуды, которого Диего в шутку называл ее любовником, и письменный стол, и множество картин, фотографий, кукол и безделушек. На мольберте была закреплена картина, над которой художница работала до переезда на бульвар Реформы. Фрида долго вглядывалась в нее, комкая в руках простыню. На картине она изобразила саму себя в простом белом платье с короткими рукавами, отороченными кружевами. Взгляд у Фриды на карта не был сосредоточенный. Сросшиеся над переносицей брови образовывали линию, похожую на размах крыльев птицы, на щеках пламенел румянец, украшало крупное ожерелье из нефрита с большим кулоном. Ожерелье находилось прямо по центру картины. Справа от головы Фриды на вычурной колонне стоял будильник. «А колонна-то кривая, как мой позвоночник», — подумалось ей. Стрелки показывали без восьми минут три. Будильник был современный, как и самолет, пролетавший над ее головой за окном. «Это летит время, — подумала Фрида. — Оно сочетает в себе прошлое и будущее: старинные украшения и кружева ручной работы рядом с современными технологиями. И между ними — я. Может, стоит добавить длинные нефритовые серьги, чтобы подчеркнуть свои ацтекские корни?» Она потянулась за тонкой кистью, чтобы смешать краску. Но в тот же момент услышала голос Диего:

— Вот ты где, Фрида. Пойдем домой.

Кисть замерла в поднятой руке. Потом Фрида поставил ее обратно в банку, к другим кистям, и вышла из комнаты.

К концу сентября Диего почти поправился.

— За это мне нужно благодарить только тебя, Фридуча, — сказал он, целуя ей руки. — На следующей неделе я вернусь к работе. Лестница в Национальном дворце станет самым важным моим творением.

Он показал Фриде предварительные наброски, над которыми работал последние несколько недель. Он хотел отразить всю историю Мексики, которая начиналась с испанского завоевания в 1519 году и включала колониальный период, американскую интервенцию, время реформ и последующее французское вторжение, диктатуру Порфирио Диаса и революцию 1910 года. Его новый помощник, Рамон Альва Гуадаррама, приходил почти ежедневно, чтобы обсудить планы и провести подготовительные работы.