Фрида понимала, что в скором времени их с Диего жизнь станет такой, какой была до его болезни. Доктор сказал, что Ривере разрешат вернуться к работе через три дня. И у нее снова появится время, чтобы рисовать. За последнее время у Фриды накопилось столько идей, что ей не терпелось выплеснуть их на холст.

Диего провел в Национальном дворце два дня, занимаясь фреской на лестничной клетке. Вечером в их дверь громко постучали. На пороге стоял Альфаро Сикейрос. Он вошел не поздоровавшись и даже не улыбнувшись и с ходу заявил, что Риверу исключат из Коммунистической партии.

— Твоя политическая неблагонадежность уже давно как бельмо на глазу партии. А теперь ты хочешь расписать Национальный дворец, символ правительства, которое продало нас американцам и эксплуатирует народ?

Диего посмотрел на него с презрением.

— Разве я виноват, что правительство больше не дает тебе контрактов на роспись стен в государственных учреждениях? Ты просто завидуешь, что эта работа досталась мне, а не тебе.

Сикейрос чуть не задохнулся от ярости.

— Ты работаешь на капиталистов, на правительство эксплуататоров и угнетателей! Посмотри, с кем ты водишься. Это измена классовой борьбе! Гдетвоя революционная бдительность?

— Мои картины возвращают мексиканцам их историю. Впервые! Это пробуждает политическое сознание людей, и они становятся борцами за правое дело.

— Товарищ Сталин думает иначе.

Ни один мускул не дрогнул на лице Диего. Он помолчал, а затем заявил:

— Значит, товарищ Сталин ошибается.

Лицо Сикейроса посерело.

— Этим ты раз и навсегда подтвердил, что не достоин быть членом партии. Я генеральный секретарь Коммунистической партии Мексики. И поэтому, полагаю, имею право поднять вопрос о твоем исключении. — Он сделал паузу. — Его решат на партийном собрании третьего октября.

Диего упросил Фриду не ходить с ним на собрание в тот вечер. Через несколько часов он вернулся подавленный.

— Все очень скверно: я только что лишился дома.

На следующее утро Фрида поняла, что он имел в виду.

В статье, напечатанной в партийной газете «Эль мачете», Сикейрос открыто поносил Риверу как предателя и правого уклониста, предостерегая остальных коммунистов от общения с ним.

— Я когда-то был редактором этой газеты! — яростно завопил Диего, скомкав газету. — Годами боролся за правое дело, был в изгнании и ради партии пошел бы даже в тюрьму. Во всех картинах я воплощаю марксистские идеи. И теперь все это пойдет псу под хвост, потому что пришла новая директива из Москвы? Но здесь не Москва! Здесь Мексика! Мне стоило догадаться, что со Сталиным не о чем говорить.

Фрида видела, как муж страдает, но не могла ему помочь. Каждый день в газетах появлялись новые нападки на Диего. Он чувствовал себя морально раздавленным и сомневался в деле всей жизни.

— В сущности, они просто бросаются громкими фразами, — пыталась утешить его Фрида. — Например, отсутствие партийной дисциплины. Что конкретно имеется в виду?

— Что я не боюсь, — ответил он, выпрямившись в кресле. — И впредь не буду бояться. Я продолжу расписывать стены, чтобы все видели. И останусь марксистом.

— Завтра я выйду из рядов партии. В знак солидарности с тобой, — заявила Фрида. — А сегодня пойдем танцевать.

Она подошла к мужу, многозначительно коснувшись его бедра краем широкой шелестящей юбки.

Ривера удивленно посмотрел на нее, а потом его лицо прояснилось.

— Возможно, это как раз то, что нам сейчас надо.

Они отправились в «Мариачи-бар» на площади Сокало и заказали текилу. Когда пара уже собиралась домой, в бар вошла Тина Модотти. Фрида протянула руки, чтобы поздороваться с подругой, но та увернулась от ее объятий.

— Предатели, — прошипела она.

Фрида побледнела. Одеревенев, она стояла посреди зала и смотрела, как Тина садится за другой столик.

Той ночью она не могла заснуть. Потеря подруги причинила ей сильную боль — почти такую же, как отъезд Алехандро в Европу. Диего лежал рядом, завернувшись в простыню. Ему тоже не спалось.

— Может, нам уехать из Мексики, — пробормотал он вдруг, обнял Фриду и прижал к себе. — А теперь давай спать.

— Ты действительно хочешь сделать это ради моей семьи? — спросила Фрида.

Диего кивнул.

— Не только ради твоей семьи. Но и ради нас тоже, — ответил он. — Я выплачу долг Гильермо, а он за это перепишет на меня дом. Конечно, твои родители по-прежнему будут жить там. Но я подумываю и о том, чтобы тоже переехать в Койоакан. Нам обоим очень нравится дом, и в нем достаточно места для студии.

Фрида почувствовала огромное облегчение. Гильермо получал все меньше и меньше заказов на фотографирование, а ее медицинские счета съели все сбережения семьи. От кредита, взятого под залог дома, тоже ничего не осталось. Чтобы заткнуть самые большие дыры в бюджете, пришлось даже продать кое-что из старой мебели.