Покрутив головой по сторонам, она заметила развернутый журнал на тумбочке у одной из кроватей: кто-то разгадывал кроссворд. Рядом валялся карандаш.

Фрида тут же схватила журнал и карандаш. К тому моменту, когда вернулся Диего с парой книг под мышкой, художница сделала наброски всех предметов на узких полях журнала.

— Что ты рисуешь? — полюбопытствовал Ривера, внимательно рассматривая эскиз.

— То, что я сейчас чувствую, — ответила она, немного помолчав.

Диего замер, а потом прокашлялся и осторожно приобнял ее.

— Сейчас принесу тебе альбом и угольный карандаш. Ты просто обязана это нарисовать. Картина поможет тебе справиться с горем. Я знаю. — Он положил у ее кровати две тяжелые книги по гинекологии. — Я сходил в больничную библиотеку за этими пособиями. Мне не хотели их давать, но я так умолял, что мне не смогли отказать. Только нужно их вернуть. Что касается плода, я еще; раз поговорил с доктором Праттом, но ничего не вышло. Прости.

— Там есть изображение эмбриона? — спросила Фрида, указывая на книги.

Ривера кивнул.

Фриде пришлось еще на несколько дней задержаться в больнице Генри Форда. Она воспользовалась этим временем, чтобы продолжить работу над эскизами для картины. Художница решила оставить все возникшие в воображении предметы и теперь прикидывала, как лучше их расположить вокруг кровати. В самом центре будущей картины, надлежащей фигурой женщины, она оставила место для последней недостающей детали: эмбриона, который уже обрел сходство с человеком. Его изображение она собиралась скопировать с иллюстраций из книг по медицине. Фриде было страшно рисовать своего нерожденного ребенка. Но для того, чтобы преодолеть этот страх, нужно было его принять. Когда она дрожащей рукой поднесла карандаш к бумаге и сделала первый штрих, она поняла, что уже готова отпустить это маленькое существо. И ей стало легче.

— Я рада, что у меня есть картина. Она помогает справиться с болью и отчаянием. Не будь ее у меня, я бы уже давно сошла сума, — призналась она Люсьенн и указала взглядом на соседнюю койку, где умирала пожилая женщина.

Через несколько дней Фриду выписали из больницы. Она все еще чувствовала себя несчастной, но была полна решимости немедленно взяться за работу, пока еще свежи впечатления. Диего пришла идея рисовать на металлических листах: такие рисунки напоминали ему мексиканские ретабло. Он принес жене небольшую металлическую пластину, ненамного больше открытой книги. Фрида попробовала писать на ней и восхитилась: на металле краски смотрелись гораздо ярче, чем на холсте. Мазок за мазком задуманное ею изображение оживало на глазах. Она отказалась от перспективы и в этом смысле тоже осталась верна манере ретабло. Когда работа уже была завершена, художница вывела на каркасе кровати дату, июль 1932 года, и название: «Госпиталь Генри Форда, Детройт». После даты она поставила инициалы: ФК. С этого момента она снова будет Фридой Кало. Больше никакой Фриды Ривера.

Закончив выводить букву «К», она громко рассмеялась. Как же здорово снова бытьсобой, Фридой Кало. Но потом ей стало немного грустно. Неужели она только-что расписалась в невозможности оставаться сеньорой Ривера, поскольку не способна родить мужу детей и недостойна этого имени? Нет. Подобная мысль была для нее нестерпимой. Она по-прежнему жена Диего, перед Богом и всем миром. Но она не только жена. Прежде всего, она Фрида. Фрида Кало. Художница.

Нанеся последний мазок и опустив кисть, она осознала, что создала истинный образ женского страдания, который благодаря наивной манере изображения был глубоко укоренен в традициях и культуре ее родины, Мексики. Картина передавала глубочайшую боль от неудавшейся беременности и офущение полной беспомощности, когда уже не принадлежишь самому себе и находишься во власти других. Фрида ничего не утаила, показав, как страдали ее тело и душа, как она надеялась и как ее постигло страшное горе. И в то же время все в картине дышало невероятной силой, в которой отчаянно нуждались женщины, подобные ей. А благодаря орхидее рядом с болью нашлось место и любви. Той самой, которая сделала возможной беременность и дарила утешение, когда Диего окружил ее заботой после потери ребенка. Эта фиолетовая орхидея напоминала Фриде о том, как Ривера танцевал вокруг ее кровати, чтобы вызвать хотя бы слабый проблеск улыбки у жены на губах.

После Диего картину первой увидела Люсьенн. Она несколько минут всматривалась в изображение, а потом разрыдалась.

— Все так и есть, — прошептала она. — Так и есть. Невозможно смотреть на это без боли, но своей картиной ты возвращаешь нам, женщинам, достоинство. — Она порывисто обняла Фриду.

— У тебя тоже был такой опыт? — спросила та.

Люсьенн ничего не ответила, только всхлипнула.

Когда Фрида рассказала об этом Диего тем вечером, он кивнул.

— Фрида, послушай. Из своей боли ты создала шедевр, настоящую оду отчаянной схватке со смертью. Ни одной женщине прежде не удавалось ничего подобного. Это… это как экспрессионистский взрыв. Я никогда не видел произведения, равного твоему по силе и правдивости. Ты гений, Фридита, намного больший гений, чем я. Зачем нужны фрески размером с футбольное поле, если достаточно маленькой металлической пластины. Я рисую только то, что вижу глазами. Ты рисуешь то, что видишь сердцем. Эта картина — душевные муки женщины, которые ты превратила в поэзию!

Фрида с большим удивлением узнала, что в тех же выражениях он говорит о ней друзьям и знакомым. «Из нас двоих не я, а она настоящий художник», — передали ей слова Риверы. Сначала такая похвала вызывала у нее протест и показалось чрезмерной. Но когда то же самое повторили другие люди, Фрида поняла, что Диего не льстил. Да, она создала нечто выдающееся. Искусство помогло ей пережить огромную боль.

«Я справлюсь с любыми испытаниями, — думала она, чувствуя себя победительницей. — Сумею одолеть любую боль, какой бы большой она ни была. Пусть у меня не получится изгнать ее навсегда, но в моих силах запечатлеть эту боль на картинах».

В начале сентября в дверь позвонили. Недовольно вздохнув, Фрида отложила кисть в сторону, стерла пятна краски с рук и пошла открывать. Перед ней стоял посыльный с телеграммой. Она расписалась в получении. Телеграммы в их семье обычно получал Диего. Как правило, их посылали журналисты, намереваясь взять у него интервью, или друзья, которые извещали о скором приезде. Увидев, что на этот раз телеграмма от Кристины, Фрида пришла в ужас. «Папа или мама?» — пронеслась в голове мысль. Фрида поспешно разорвала конверт. Предчувствие ее не обмануло. «Мама очень больна, — писала сестра. — Приезжай немедленно, если хочешь попрощаться».