Недовольно отвернувшись от окна, она принялась бродить по двум комнатам, в которых они жили. Как она скучала по солнцу, по саду, такому, как в casa azul, где можно выйти на улицу рано утром, ощутить на лице нежное дыхание ветерка, понюхать цветы, посидеть у маленького пруда и понаблюдать за рыбками… Heimweh — вспомнилось ей немецкое слово, означающее тоску по родному дому. Оно очень точно передавало нынешние чувства Фриды. Но Диего еще не закончил работу. В лучшем случае он управится к марту. Ей предстояло мучиться еще целую вечность. В их спальне, прислоненная к комоду, стояла картина, изображавшая выкидыш. Фрида долго, стояла перед ней в раздумьях. А что, если нарисовать настоящие роды? Не счастливую мать с ребенком на руках, а то, как это происходит на самом деле, — показать без прикрас боль и кровь. Женщина лежит на крови, расставив ноги, из лона уже показалась головка ребенка.

А мать? Ее лица не видно, оно закрыто простыней. Кем на этой картине будет сама Фрида? Ребенком, лезущим из утробы на свет, или роженицей? Она уже решила, что картина будет небольшой, иначе ей просто не хватит сил ее написать.

Поддавшись порыву, художница поставила одну из металлических пластин, которые принес ей Диего, на мольберт и начала набрасывать эскиз.

Когда через несколько часов вернулся Диего, он застал Фриду за работой.

— Хорошо, что ты рисуешь, — похвалил он ее, целуя в затылок.

— Знаю, — отозвалась Фрида. — Я назову эту работу «Мое рождение».

— Изобрази все важные этапы в твоей жизни. Рождение, кормилицу, жизнь в Америке, выкидыш…

— И тебя, — закончила она, поворачиваясь. — Завтра куплю себе меховую шубу. Надоело мерзнуть.

Диего расхохотался.

— Зачем тебе шуба в Мексике? А впрочем, как знаешь. Потом я свожу тебя в кино, чтобы ты смогла выгулять обновку.

Фрида с нетерпением ждала марта. Они наконец-то вернутся домой. Но потом сам Нельсон Рокфеллер спросил, не хочет ли Диего раскрасить фойе нового здания Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке, и предложил поистине королевский гонорар. Фрида поначалу бушевала, но потом смирилась. А что ей еще оставалось делать? Диего прав: в конце концов, она может рисовать картины где угодно, были бы мольберт и кусок холста, а муж расписывает большие стены общественных зданий. И ему приходится творить там, где дают заказы.

Сначала они неплохо ладили с Рокфеллером. Но потом Диего вознамерился поместить на стену изображение Ленина. Его не было в проекте, и пресса пронюхала об этом. Правые развязали кампанию против Риверы, левые проводили демонстрации в его поддержку. Наконец Рокфеллер потребовал, чтобы художник закрасил Ленина, но тот отказался. Пришлось расстаться с миллиардером. Ривера сполна получил гонорар, но картину закрыли и не собирались показывать публике. Диего чувствовал себя униженным.

— Я останусь в Нью-Йорке, пока не потрачу весь гонорар до последнего цента, — заявил он.

Супруги купили собственную квартиру, часто выходили в свет и швыряли деньгами направо и налево. Они уехали только в конце декабря. Американские друзья и некоторые журналисты собрались на причале, чтобы попрощаться с четой художников. Именно друзья оплатили им билет домой, потому что Диего исполнил угрозу и у него в кармане не было ни единого цента.

Корабль «Ориенте» как две капли воды был похож на «Морро касл», но первый класс Фриду уже не радовал. Она стояла у бортика и махала подругам. Ее провожали Люсьенн Блох, с которой Фрида успела по-настоящему сдружиться, и Анита Бреннер, которая пообещала в самое ближайшее время наведаться к ней в гости.

Фрида слегка прислонилась к Диего, который стоял рядом и тоже махал рукой. Однако муж незаметным движением отстранился, даже не посмотрев на нее. Он винил Фриду в том, что им пришлось вернуться в Мексику. Ривера считал, что обрел в Америке свободу. Супруги горячо спорили по этому поводу.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь о свободе? Что тебе не позволяют рисовать что захочешь? — вскипала она. — Или под свободой ты понимаешь возможность вести паразитарную жизнь и сорить деньгами?

— Я бы нашел другие заказы.

— Ага, так ты о работе в штабе троцкистов? Не самое людное место на Манхэттене.

Она даже не пыталась скрыть сарказм. Нелепо представлять живопись в месте, где царит строгая конспирация и куда пускают только тех, кто сумел зарекомендовать себя правоверным троцкистом.

— Если когда-то и произойдет революция, то в стране с развитой промышленностью. Уж точно не в Мексике. И я хочу быть там, где это случится. Я стараюсь исключительно ради революции.

— Ты даже не выучил английский! Мне вечно приходится переводить тебе.

— Америка у меня в сердце. Не нужно знать язык, чтобы чувствовать страну.

— Диего, у нас нет денег. Мы должны вернуться. Ты наконец-то закончишь свою фреску в Национальном дворце. Кроме того, — тихо добавила она, — я ужасно скучаю по дому.

В конце концов Ривере пришлось уступить, но Фрида чувствовала, что он винит в своем поражении ее. Если бы она не настаивала на возвращении домой, если бы согласилась уступить и задержаться в Америке, они бы нашли способ заработать. Но вести войну на два фронта — с обстоятельствами и с Фридой — Диего не мог.