— Ты не в своем уме, Клер?

Клер встала. Взглянула в зеркало на взлохмаченные волосы. Она знала, какой аргумент подействует на мать.

— Маменька, я не могу явиться перед ним, как исхудавшее привидение. Дайте мне время, я немного приду в себя.

Елена Витальевна критически осмотрела дочь, отметив и остатки синяка на лбу, и круги под глазами, и необычную бледность ее кожи.

— Хорошо, — сказала она, — я скажу ему, что тебе все еще неможется после болезни.

Мать хлопнула дверью, а Клер подошла к окну и стала смотреть на Мойку. Для разнообразия в этот октябрьский день светило солнце, и погода была вполне приятная.

— Валюша! — позвала она, — мы сегодня пойдем в Летний сад. И к Кузьме Антоновичу. И... и в лавку за новыми перчатками.

— Клара Ивановна, помилуйте, куда же вам столько после болезни?

Клер сосредоточенно смотрела на воды Мойки.

— Я совсем здорова. Я надену серое в полоску платье. Приготовь.

Выйдя из дома в сопровождении Валюши, Клер не пошла в Летний сад. Она стояла у подъезда и смотрела на Мойку. Потом подошла к перилам, облокотилась о них, и задумчиво следила глазами, как плывет по серой воде желтый лист.

— На исповедь мне надо, Валюша, — сказала она, — не хочу, чтобы маменька знала, куда я еду. Давай пройдем через садик и возьмем извозчика.

Серое платье в полоску смотрелось слишком уныло на фоне разыгравшегося буйства красок. Солнце заливало город, и яркое золото листвы, кружащейся в воздухе или еще густо украшающей деревья, поднимали Клер настроение. Ночное происшествие почти что стерлось из памяти, оставшись сном, а не явью. Нужно было зайти к Кузьме Антоновичу, поговорить с врачами, но она решила, что это никуда не денется, лучше сначала заглянуть к монахиням, к отцу Сильвестру и очистить душу. Черная магия, в которую ее втянули под видом науки, мешала ей обрести хоть какое-то равновесие.

— Клара Ивановна!

Клер вздрогнула от звука этого голоса и обернулась. Патов стоял напротив нее, держа в одной руке шляпу, а в другой трость.

— Так вот как вам неможется, — усмехнулся он, но на лице его было разочарование, а не злость, как подумалось было Клер.

— У меня нет желания с вами разговаривать, Андрей Сергеевич, — твердо сказала она, — и я не понимаю, зачем преследовать меня, если вам очевидно, что я отказалась вас принимать.

Он некоторое время молчал. Потом отвернулся, будто смотреть на Клер ему было больно.

— Клара Ивановна, — он вздохнул, — я пришел, чтобы нижайше просить вашего прощения. Даже не так. Я был неправ. Клара Ивановна, я пришел, чтобы просить вас подумать о возможности еще хоть раз явиться на мой прием. Я обещаю ничем не выдать себя, и даже не танцевать с вами, ежели у вас не будет такого желания. Я обещаю пригласить тех, кого пожелаете вы... А сегодня вашей маменьке я предложил поехать в Павловск на мою дачу, где ваше здоровье могло бы восстановиться, хотя теперь я вижу, что вы и так здоровы...

— Надеюсь, вы понимаете, что я не поеду в Павловск, — сказала Клер.

— Я готов предоставить дом в ваше распоряжение. Меня там не будет, — тихо сказал он.

— Андрей Сергеевич, прошу вас, не задерживайте меня, — Клер отвернулась и пошла по мостовой, — я очень спешу.

— Позвольте проводить вас?

— Нет, спасибо.

— Клара Ивановна, — голос его прозвучал вдруг твердо, — я хочу, чтобы вы знали. Сегодня я просил вашей руки у вашей матери. И получил согласие.

Клер резко обернулась. Так резко, что серое платье запуталось в ее ногах, и она чуть не упала, но не приняла руку подскочившего поддержать ее Патова.

— У меня уже есть жених, Андрей Сергеевич, — проговорила она в бешенстве, — и моей маменьке это отлично известно. Кроме того, маменька не может обещать вам мою руку. Она не может решать этих вопросов. Прошу вас, оставьте меня в покое!

— Позвольте, кто же может решать это? — удивился Патов и его синие глаза вдруг сверкнули смехом.

Клер, которая готова была уже уйти, обернулась.

— Только мой отец.

Патов, видимо ожидавший, что она ответит именно так, все же рассмеялся.

— Поверьте мне, Клара, у вашего отца никаких возражений не будет.

— Даже если мой отец не сумеет заступиться за меня, — Клер изо всех сил сжала в руках ридикюль, боясь, что снова ударит его, как в прошлый раз, а глаза ее засияли от ненависти, — то возражения есть у меня!