Клер молчала, не желая оправдываться, зато заговорила мадам Элен, которая неожиданно встала на сторону старшей дочери.

— Прекрасно сработано, Клер. Я думаю, ты можешь гордиться этим эпизодом. Роковая женщина и должна разбивать сердца, — она посмотрела на Ольгу, — а сколько сердец разбила ты, моя козочка?

Ольга вспыхнула:

— Пока маркиза рядом, на меня и не смотрит никто, — сказала она в сердцах.

Мадам Элен вскинула голову, от чего серьги ее зазвенели и заиграли искрами в свете свечей.

— А ты сделай так, чтобы смотрели.

— И... и это плохо! Плохо делать других несчастными! — выпалила Ольга.

— Плохо? — Елена Витальевна подняла красивые брови, — этика не должна волновать тебя, дорогая, в таком важном вопросе. Тут каждый сам за себя.

— Но ведь Марика Ланина несчастна, и господин Эрнест тоже страдает, — сказала Ирина.

Мадам Элен повернула к ней голову.

— Это проблемы Марики, как удержать жениха, который к ней и так цепями прикован. Она должна думать о том, как обратить на себя внимание собственного жениха, а потом мужа. Другие хищницы всегда рыщут рядом, тем более, Эрнест Михайлович очень красивый молодой человек, не чета Мари. А сейчас еще и богатый. Я бы на месте новобрачной бегом бежала за ним в Выборг, а не сидела и не ждала у моря погоды. Там уж не мытьем, так катаньем, уговорила бы его ехать в Неаполь, подальше от предмета его страсти. А уж дальше... стерпится слюбится. Но Марика — дура. Она позволяет любой прибрать к рукам ее Эри, и с каждый днем теряет шансы стать ему женой не только перед Богом.

— Женатый мужчина? — Ольга смотрела на мать большими глазами, — да кому он теперь-то нужен?

Елена Витальевна рассмеялась.

— Женатый или не женатый, он остается мужчиной, тем более молодым, красивым и богатым. Он для многих не очень разборчивых женщин самый лакомый кусок, даром, что женат. Такой товар долго не залеживается, на него множество желающих слетится.

Клер молча слушала, потупив глаза. Руки ее безвольно легли на колени, а перед глазами мелькал образ Ланина. Вот он стоит перед ней в Летнем саду, а ветер кружит вокруг листья. Она сломала ему жизнь. Не убила, как Пашу, а просто сломала жизнь. Ему и Марике, его молодой жене. Она проклята, не зря она занималась каким-то непотребством в старой часовне. И не важно, было это во сне или наяву. Только грешная душа, убийца, разлучница, могла увидеть подобный сон. Он послан ей в наказание. И Кузьма Антонович тоже может умереть, она будет виновата в его смерти, хотя непонятно, как. Но это тоже будет ее вина.

Образ ее жениха вдруг встал перед ее глазами, как живой.

Клер резко поднялась, так, что стул ее с грохотом перевернулся. Она не могла сидеть здесь, пока Кузьме плохо. Она губит все, к чему прикасается. И Кузьма тоже гибнет из-за ее проклятия.

— Я прямо сейчас пойду к Кузьме Антоновичу, — сказала она, — прямо сейчас! И... маменька, мне на исповедь надо. И Элле скажите, и отцу. Они там занимаются сатанинскими обрядами, выдавая их за науку! Я... я чувствую, что зло завлекает меня!

И Клер бросилась из комнаты в рыданиях.

Мадам Элен тоже встала.

— Анфиса, Семен, Иван! — позвала она, — отправьте Клару Ивановну в ее покои и не выпускайте, как бы она ни просила. Анфиса, побудь с ней. Уложи ее в постель, девица еще не оправилась от болезни. Ей нельзя было спускаться к ужину, это оказалось слишком тяжело для неокрепшего организма.

Было очень холодно. Ледяной дождь пронизывал тонкий плащ, срывая его с хрупких плеч бегущей по мостовой Клер. Она так и не смогла заснуть. Подождав, пока Анфиса Никитична уснет на софе около ее кровати, Клер спустилась по черной лестнице и вышла под дождь. Кузьма Антонович звал ее, или ей казалось, что звал. Сейчас было не важно, где грань между реальностью и бредом. Клер было необходимо видеть, что он жив, чтобы восстановить то хрупкое душевное равновесие, которое она обрела за неделю покоя и которое так легко разрушили ее мать и сестры.

Арина Геннадиевна отворила дверь в ночном чепце и толстой шали, и в ужасе уставилась на мокрую и дрожащую под плащом Клер. С нее потоками стекала вода, но лицо было полно решимости, а глаза сияли лихорадочным светом.

— Клара Ивановна, что-то случилось? — выдохнула экономка.

— Я... я должна видеть Кузьму. Пустите меня к нему!

— Так ведь полночь скоро! Спит Кузьма Антонович. Да и нехорошо это, ночами вам к мужчине ходить.

— Сама решу, — бросила Клер, начиная злиться, — сделайте мне горячего вина и пустите к Кузьме!

Она буквально отпихнула тучную экономку и вошла в спальню.

Кузьма Антонович не спал. По крайней мере глаза его были открыты, и он смотрел в одну точку, не отреагировав на появление в комнате постороннего.

— Кузя! — позвала Клер, скидывая плащ прямо на пол и шагая к постели.

Он резко обернулся.

— Кузя... — Клер села на постель, потом увидела в дверях лицо экономки. Она встала, закрыла дверь перед ее носом и вернулась на кровать, — ты моя защита, Кузя, и ты бросил меня... Тогда, когда я так нуждаюсь в тебе!

— Я умру скоро, Клара, — он сжал ее руку, — и ты останешься совсем одна.

— Не говори так!

— И Павел, тот, что был с тобой в церкви, он сгубит тебя... — голос его задрожал.

— Откуда ты знаешь про церковь?

— Во сне видел...

Голос его потух, а глаза снова уставились в одну точку.

— Мы видим с тобой одинаковые сны, — прошептала Клер, проводя рукой по его волосам.