Осенью 1945 года появилось нашумевшее интервью Алехина в британском журнале «Чесс»: «Две войны разорили меня» (Алехин был в бедственном материальном положении). Соль интервью состояла в том, что Алехин рассказал о наших переговорах в 1938—1939 годах и заявил, что готов играть матч с Ботвинником на согласованных ранее условиях.

Это облегчило задачу. Теперь было не только заявление советских мастеров о необходимости организации матча, но и согласие чемпиона. Правда, меня несколько коробил®, что Алехин не выполнил договоренности и раскрыл наши секретные переговоры, но иного выхода у него не было...

Вскоре последовало положительное решение правительства, и можно было действовать. Ситуация была деликатной: во-первых, Алехина ни в коем случае нельзя было приглашать в Москву, ибо это связано было с предварительным расследованием обвинений, и, во-вторых, нежелательно было вступать с ним в прямые переговоры. Я и предложил, чтобы весь матч был проведен в Англии, а переговоры сначала шли через посредство г-на Дюмонта, редактора журнала «Бритиш чесс магазин» (по материалам, опубликованным в журнале, можно было догадаться, что Дюмонт с Алехиным переписываются) и при содействии известного шахматного мастера Д. Томаса. Предложение было принято, и переговоры начались.

Шли они со скрипом: оппозиция вновь открыла огонь. Вызывает меня председатель Комитета физкультуры; в кабинете уже сидит Андрианов, его заместитель. Константин Александрович давно работал в Комитете физкультуры, и мы хорошо знали друг друга. Работник был сильный, не уклонялся от принятия решений, деловые качества — на высоте. Но я догадывался, что особых симпатий он ко мне не испытывал...

Андрианов только что вернулся из Парижа, куда выезжал на кросс газеты «Юманите». Он сообщает, что матч с Алехиным играть нельзя — так считают французские коммунисты.

— Откуда же такие сведения?

— От Зноско-Боровского (дореволюционный русский мастер, эмигрант), у него сын — коммунист.

Пытаюсь убедить Андрианова, что основная задача состоит в том, чтобы советский человек завоевал первенство мира. Иного решения вопроса, как победить Алехина, нет: шахматный мир не признает чемпиона, который появится другим путем. Наоборот, если мы выступим против Алехина, неизбежны обвинения в наш адрес: мол, советские шахматисты боятся играть с Алехиным...

Андрианов неумолим. Романов молчит.

— Что, Николай Николаевич, решение правительства об организации матча с Алехиным отменено?

Романов вступает в беседу:

— Нет, нет, все в порядке, — и мы расходимся, недовольные друг другом. И на этом дело не кончилось. Опять вызывают меня к Романову. Прихожу, сижу в приемной, жду. Выходит из кабинета Николай Николаевич, ласково берет за руку (хоть он моложе меня, но относился ко мне, как ко всем спортсменам, по-отечески), ведет в другой кабинет, а сам исчезает...

Сидят в кабинете двое. Один постарше и помассивней, лицо волевое. Другой помоложе, с симпатичной живой физиономией: расположился за своим товарищем (тот его не видит) и изредка приветливо улыбается.

Оказались шахматистами, заговорили о последних событиях... И, как бы между прочим: не приходилось ли вам встречаться за рубежом с белоэмигрантами?

— Как же, играл в турнирах с Алехиным и Боголюбовым.

Молодой собеседник смеется — видимо, он предупреждал, что такие вопросы излишни.

— А бывало так, что кого-нибудь подсылали?

Рассказываю, как в 1938 году в Амстердаме, когда мы проживали в Амстель-отеле, портье позвонил и сообщил, что внизу ожидает какой-то джентльмен. Визитер имел потрепанный вид, гольфы, старенький пиджачишко, заметно, что когда-то хозяин пиджака был толще, допотопные бакенбарды. Говорит по-русски, попросил чаю. Сидим. Начал он разговор о революции, сказал, что был знаком с Лениным, уговаривал Ленина отказаться от восстания. «Почему же?» — «Да вот, — говорит посетитель, — так плохо получилось». — «Ну что вы, — отвечаю, — отнюдь не плохо!»

Во время турнира отвлекаться по пустякам? Не в моих правилах. Даю портье монету в 2,5 гульдена и предупреждаю — больше таких джентльменов не пускать. Портье улыбается и понимающе кивает головой.

Мои собеседники тоже заулыбались.

— А не обращался ли к вам кто-либо из иностранных дипломатов в Москве?

Действительно, звонил секретарь кубинского посольства и сообщил, что ему надлежит передать мне книгу, посвященную памяти Капабланки.

— Что же вы ему ответили?

— Чтобы он передал книгу в Комитет физкультуры.