Ласкеру было шестьдесят шесть лет. Сильная, мудрая голова — и уже немощное тело. Играл он ловко: от сложных позиций отказывался, менял фигуры — он умел это делать и в молодости, но тогда не так охотно соглашался на ничью. Турнир он провел без единого поражения — феноменальное достижение!

Капабланка уже был экс-чемпионом мира (место на шахматном Олимпе он уступил Алехину), и это его травмировало. Отдельные партии он проводил с удивительным мастерством, но больше всего поражала меня его быстрая и точная оценка эндшпилей.

Во время турнира был эпизод, может быть, для меня не очень почетный, но он был... Партия моего друга Славы Рагозина с Ласкером была отложена с преимуществом у старого доктора. «Шлифовали» мы эту позицию добросовестно, ибо была опасность, что Ласкер и первым будет! Наконец нашли ничью «во всех вариантах», но для надежности решили посоветоваться с Капой (тот тоже конкурировал с Ласкером), — конечно, этого не следовало делать. Капабланка принял нас в своем номере; пока я демонстрировал ему анализ, он с полуулыбкой кивал головой, но вдруг остановил меня и заявил, что белые должны проиграть один простой эндшпиль, который мы со Славой считали вполне защитимым. Против Капы этот эндшпиль мы спасти не могли! При доигрывании партия сразу кончилась вничью, так как Ласкер просмотрел хитрый трюк.

Наконец подошел и последний тур. Мы с Флором наравне: я должен играть черными с Рабиновичем, Флор — с Алаторцевым.

Стук в дверь, и входит Николай Васильевич Крыленко.

— Что скажете, — спрашивает он, — если Рабинович вам проиграет?

— Если пойму, что мне дарят очко, то сам подставлю фигуру и тут же сдам партию...

Крыленко посмотрел на меня с явным дружелюбием:

— Но что же делать?

— Думаю, что Флор сам предложит обе партии закончить миром, предложил ведь он нечто подобное во время нашего матча. — Я хитро усмехнулся. — К тому же он может бояться, что Рабинович мне «сплавит» партию.

Тут же заходит С. Вайнштейн: Флор предлагает две ничьи. Крыленко просиял. Рабинович дал согласие, но Алаторцев уперся — решил играть на выигрыш. Посоветовались с Флором.

— Пусть играет, — сказал Флор, — будет ничья...

Началась игра. Несмотря на запрещение Крыленко, я первый предлагаю ничью.

Задача Флора была сложней, так как Алаторцев на деле попал в трудное положение, но честный Флор сделал ничью.

Итак, мы с Флором первые, Ласкер на пол-очка сзади — он в последнем туре блестяще выиграл у Пирца. Крыленко консультируется с двумя экс-чемпионами: как они отнесутся к тому, что Ботвиннику будет присвоено звание гроссмейстера? Капа и Ласкер — за. Я был против — заявил, что дело не в званиях.

Мои друзья — шахматисты ГУУЗа (Главное управление учебных заведений) Наркомтяжпрома ходатайствуют перед Григорием Константиновичем Орджоникидзе о награждении меня легковой автомашиной. Об этом узнают, кое-кто уговаривает Николая Васильевича воспрепятствовать этому, чтобы не портить Ботвинника: подумать только — и приз, и автомашина!

Крыленко колеблется, но все же звонит Орджоникидзе и объясняет, что деньги (приз) на автомашину у шахматной секции есть — не даст ли товарищ Серго разрешение на покупку автомобиля?

Орджоникидзе сразу разобрался в ситуации: «Товарищ Крыленко, у меня есть и автомашина, и деньги. Мы решим этот вопрос сами». В итоге я стал автолюбителем... Кроме того, Григорий Константинович установил мне повышенную аспирантскую стипендию в пятьсот рублей (вместо трехсот) в месяц.

В начале 1936 года я написал Н. Крыленко письмо, где анализировал результаты международного турнира 1935 года и предложил провести в Москве новый турнир. Суть дела была в том, что в турнире 1935 года играли и сильные гроссмейстеры, и относительно слабые мастера; по итогам таких соревнований трудно судить о подлинной силе шахматистов. Иное дело турнир, где играют лишь сильные, а соревнование повторяется — это так называемые матч-турниры. Я и предложил пригласить в новое соревнование пять сильных зарубежных гроссмейстеров и отобрать пять лучших советских шахматистов, доказывал, что это будет настоящей проверкой сил и хорошей тренировкой.

Конечно, и здесь были возражения: легче отобрать 10—12 советских участников, нежели 5 — у каждого мастера есть свои болельщики. Однако Крыленко, как правило, не считался с эгоистическими интересами. Он послал меня на переговоры к Косареву — при поддержке Цекамола легче было получить разрешение на турнир (расходы предстояли немалые).

Александр Васильевич принял меня незамедлительно и после необходимых разъяснений заявил о своей безоговорочной поддержке. Разрешение правительства было получено.

В турнир были приглашены Ласкер, Капабланка, Флор, Лилиенталь и Элисказес; из советских — четверо молодых (Ботвинник, Рагозин, Рюмин и Кан), а также один из старшего поколения (Левенфиш).

К сожалению, турнир начали позже, чем предполагалось, в июне в Москве стояла сильная жара, и играть было трудно. Соревнование проходило в Колонном зале Дома Союзов, но — увы! — искусственного климата в зале тогда еще не было, а зрителей — более чем достаточно, дышать тяжело. По ночам тоже было жарко, я переутомился и впервые в жизни страдал от бессонницы. Вылечила от нее только война...