Разговор перешел на другие темы, и мы дружелюбно расстались.

И стал я думать; для чего же был организован этот спектакль? Вероятно, мои собеседники, действуя со всей деликатностью, выполняли чье-то поручение, хотя сами понимали, что все это впустую. Кто-то, видимо, хотел дать мне понять, что раз я настаиваю на том, чтобы матч с такой сомнительной личностью, как Алехин, состоялся, то я сам могу оказаться «под подозрением». Но что делать — решение правительства отменить нельзя. Вот и возникла идея «давить» на Ботвинника, а вдруг сам откажется.

...Пришло письмо из Англии, от Дербишера (устроителя турнира в Ноттингеме). Теперь Дербишер был уже президентом Британской шахматной федерации; он сообщил, что в принципе англичане готовы провести матч (да это и понятно; призовой фонд обеспечивал Советский Союз), что он предлагает его начать в августе, в Ноттингеме (в августе Дербишеру исполнялось 80 лет).

Вопрос должен был обсуждать исполком БШФ, но это была уже формальность.

Я не был согласен со сроком матча, ибо мало времени оставалось на непосредственную, практическую подготовку. Не помню, успели ли отправить мой ответ в Англию. В воскресенье, 24 марта 1946 года, к нам пришли друзья. Беседуем, пьем чай. Телефонный звонок.

— Говорит Подцероб, — слышу четкую знакомую речь. — Страшная новость. Три часа назад неожиданно умер Алехин...

Накануне, в субботу, в Лондоне состоялось заседание исполкома Британской шахматной федерации, где вопрос о матче был решен положительно. Незамедлительно после заседания Алехину была направлена телеграмма с официальным предложением сыграть матч на первенство мира с чемпионом Советского Союза. Так и не знаю, успел ли Алехин ее прочесть...

Великий шахматист ушел.

МАТЧ-ТУРНИР

Итак, шахматный мир впервые с 1886 года остался без своего короля (чемпион умер непобежденным). Что же делать?

Летом 1946 года в Винтертуре (Швейцария) состоялся первый послевоенный конгресс ФИДЕ. Он собрал всего лишь 6 делегатов — они разумно объявили свои решения рекомендациями. Но среди этих рекомендаций была одна особо важная — провести матч-турнир шести сильнейших шахматистов мира, победитель которого будет провозглашен чемпионом.

Пять из них были названы по АВРО-турниру: Эйве, Файн, Решевский, Керес и Ботвинник. Шестой должен был быть определен дополнительно. В августе большой международный турнир в Гронингене мог сыграть в этом отношении решающую роль.

Как, однако, выяснилось после турнира (я об этом догадывался и раньше), с этим соревнованием связывались и другие расчеты — к этому мы еще вернемся.

В Голландию была направлена представительная советская делегация: Ботвинник, Смыслов, Болеславский, Котов, Флор, руководитель — Вересов. Прошу вместе со мной послать жену и дочку. Комитет согласен.

Едем поездом через всю Европу со множеством пересадок. Наконец мы на границе Нидерландов. «Кто будет первым в Гронингене?» — спрашивает Флор по-голландски у таможенного чиновника. «Эйве!» — следует немедленно в ответ. «А Ботвинник?» — «Может быть, если не будет много... пить!» (После матча Алехин — Эйве в 1935 году русские мастера имели в Голландии репутацию пьющих.)

И вот мы в Гааге. Оттуда на автомашине советской военной делегации через дамбу, отделяющую Зюдерзее от Северного моря, прибываем на север страны — в Гронинген.

Голландцы переживали трудное время. Пассажирские поезда формировались нередко из товарных вагонов — подвижной состав был разбит. Велосипедов стало явно меньше, нацисты миллион самокатов заложили, как арматуру, в бетон атлантического вала. С продовольствием и промтоварами плохо — почти все по карточкам. Цены высокие.

Отразилось это и на организации турнира, питание было весьма скромным. Наш посол В. А. Вальков отнесся к нам внимательно (кстати, до войны он в моем политехническом был доцентом — преподавал политэкономию) и систематически присылал Вересову талончики на продовольствие (из резерва посольства)...

Перед турниром разразился скандал. Голландцы пригласили пятерых советских шахматистов, ограничив общее число участников двадцатью. Но затем организаторы расширили состав, не рассчитав, что сразу после турнира в Москве должен состояться командный матч СССР — США. Если было бы больше 19 туров, пятеро советских гроссмейстеров, а также два американца (Денкер и Стейнер) опоздали бы на матч в Москву.

От Голландии в турнире должны были выступать двое — Эйве и Принс. Организаторы предложили Принсу выбыть из турнира — тот отказался наотрез. Следующий выстрел произвел Эйве — он заявил, что сам выходит из игры. Все, разумеется, запротестовали. Тогда предложили отказаться одному из советских — Вересов сообщил по моей просьбе, что Ботвинник отказывается от игры... Дело зашло в тупик. Убеждаю Вересова заявить Принсу, что если он выйдет из турнира, то получит приглашение на один из международных турниров в СССР. Гавриил Николаевич колеблется — нет у него на это полномочий.

Мастер Вересов всегда сидел в цейтнотах — был он тугодум. Очень рассеянный, все время о чем-то думал. За время нашего путешествия через Европу всегда и всюду забывал свой служебный портфель (кстати, этот портфель он одолжил у Флора), где хранились денежные средства нашей делегации. Любимым развлечением маленькой Оли было находить этот портфель и возвращать его владельцу. Когда мы улетали из Гааги, Вересов все же ухитрился забыть портфель... в посольстве!

Родился он, однако, в счастливой рубашке, и все у него получалось удачно. Так, однажды в Гронингене пошел он в парикмахерскую; парикмахер оказался сильным шашистом-стоклеточником, и эта стрижка шахматного мастера способствовала установлению контактов между советскими и голландскими шашистами!