Шрифт:
Поднялись наверх, тут учтиво приветствует господин во фраке. «Директор», — шепчет мне Геллер. Я отрицательно мотаю головой.
Скоро начался обед. Я оказался прав: внизу встречал директор, а наверху — официант!
За столом я еще кое-как обходился со своим немецким, но, когда перешли в соседний зал, где была съемка для телевидения, а затем и интервью для местной газеты (ловкий директор решил использовать наше выступление для рекламы страховой компании), я взвыл — редактор газеты г-н Завадский (он категорически отрицал свое родство с Ю. А. Завадским) стал задавать мне вопросы на философские темы (мой немецкий оказался слишком слаб). Тогда был вызван сотрудник компании, владевший русским языком (г-н Орлов во время войны оказался в Германии; он сначала держался напряженно, но затем «раскрылся» и даже дал понять, что грустит по Отчизне). Завадского интересовало все: например, какова судьба трех авторов труда об умственных способностях участников международного турнира 1925 года (эта книжка выходила и на немецком языке)? Ободном из них я мог дать информацию — П. А. Рудик заведовал кафедрой психологии Института физкультуры и жил на Николиной горе... На следующий день местная газета опубликовала большую статью своего редактора.
Рано утром страховая компания доставила нас с Геллером в аэропорт Дюссельдорфа, и всей командой — в Москву.
В конце декабря 1961 года поехали мы с Флором на рождественский турнир в Гастингс, не был я там 27 лет! На сей раз я себя реабилитировал, сделал лишь ничью с Флором, да ничью (за сто ходов!) с Глигоричем. Хорошо жилось нам у самого моря, много гуляли под крики чаек; когда ветер был с юга — вкусно пахло океаном.
Англичане относились очень сердечно, но однажды директор турнира Франк Роден чуть не нарушил традиционного гостеприимства. Встретил он нас на набережной (школьный учитель Роден был здоровенный, черноволосый верзила, когда выходил на улицу, надевал лишь перчатки). «Ну сегодня вы получите ваши призы, — поглядывая с высоты, Роден похлопал меня по плечу. Но, заметив неблагоприятное впечатление, которое произвели его слова (неужели лишь за деньгами мы так далеко ехали?), добавил: — Хотите знать, что такое деньги?»
И Роден символически высморкался с помощью трех пальцев — добрые отношения были тут же восстановлены: он повел нас в бар под тем предлогом, что у меня был насморк. Роден лечился с помощью виски, даже когда был здоров; на мою же простуду виски не подействовало...
Далее направились мы в Швецию, где давали сеансы и сыграли в небольшом турнире (на сей раз я сделал ничью только с Флором). За первое место получил я дополнительный приз: транзисторный приемник-будильник. Ночью он неожиданно включился и разбудил меня. На следующий день выступали мы в Норчеппииге, там помещался завод «Филлипс», (где был сделан приемник).
Показывал его нам один шахматист. Он всех рабочих знал, со всеми здоровался, знал, кто какую зарплату получает, знал технологию производства. «Кто он? Главный инженер?» — спросил я президента местного шахматного клуба. «Что вы, — последовал ответ. — Это начальник отдела кадров». Да — подумалось мне...
Приемник был проверен, но, о ужас, он меня опять разбудил. Тогда я вынужден был разобраться в транзисторной технике: на два часа был включен будильник!
В Стокгольме я купил форсунку для дачи. Старый друг г-н Бистром, президент Стокгольмского шахматного объединения (Бистром был оптовым торговцем бакалейными товарами, снабжал он и советское посольство), повез меня в фирму «Атомик». Всего в справочнике было найдено несколько десятков фирм, торговавших форсунками, эта была выбрана, поскольку она хвасталась, что все детали шведского производства.
Хозяин маленькой фирмы инженер Хюне быстро договорился с Бистромом — 20 процентов скидки. «А надежно будет работать?» — спрашиваю. «Мы даем вам специально для Москвы (помочь на таком расстоянии не сможем) абсолютно надежную систему». Г-н Хюне не обманул — форсунка работает пятнадцатый сезон. Но, увы, шведского производства, видимо, была одна станина, все остальное — американское и английское. Да, спасибо Паулю за совет!
Новая Олимпиада — 1962 год. Золотые Пески (Болгария). Обсуждается состав команды (тогда я участвовал в работе шахматной федерации СССР), предлагают Михаила Таля не включать. Почему?!
«У Таля слабое здоровье...»
Повеяло 1952 годом! «Позвольте, — говорю. — Здесь заседает шахматная федерация или медицинская комиссия?»
После пререканий наконец вносится предложение: Таля включить, но потребовать от него справку о состоянии здоровья.
«Нет, простите. Решается вопрос не об одном Тале; утверждаем весь состав команды, и у всех участников должны быть медицинские заключения». Таль, конечно, поехал в Болгарию.
Хорошо было играть в гостеприимной Болгарии, неопасно! Море чудесное, купанье соблазнительное. Однажды не удержался и купался досыта. Первую половину партии с Ульманом играл артистически, с подъемом... Но во второй половине ничего не понимал, и Ульман взял меня голыми руками. Вот что значит режим!
Первый и последний раз встречался я за шахматной доской с Р. Фишером. Сыграл он черными защиту Грюнфельда (вариант Смыслова). Там давно у меня было заготовлено одно продолжение, которое ставило перед черными трудные задачи. Пришлось вспомнить все тактические тонкости — Фишер действовал по моему анализу, но вот неожиданность: семнадцатым ходом Фишер мнимой жертвой ферзя выиграл пешку — это я проглядел при анализе!
По существу, оценка позиции не менялась — белые и здесь могли сохранить перевес. Но просчет меня обескуражил, и я быстро получил проигранный конец без пешки. На 38-м ходу Фишер в спешке сделал шаблонный ход — это меня заставило насторожиться. Контроль прошел, но Фишер продолжал игру (у него был запас времени), всем своим видом показывая неудовольствие тем, что я не сдаю партии... Наконец американец записал свой 45-й ход в ладейном окончании, в котором уже после полуночи Геллер подсказал мне замечательную идею контригры. За ночь я ее неплохо отработал, приготовив на всякий случай хитрую ловушку: а вдруг заносчивый партнер не заметит этой тонкости?
Фишер ночью спал и при доигрывании в западню попался — у молодого человека в глазах появились слезинки. Подошел я к капитану Л. Абрамову и успокоил его — ничья. Фишер подбегает к судье Лилиан Боневой и протестует — Ботвиннику, де-мол, подсказывают... Когда партию кончили, Фишер все же пожал руку и белее полотна вышел из зала.
После нашей встречи с Фишером осенью 1962 года я опубликовал обстоятельный анализ этого ладейного эндшпиля, где доказывал, что даже если бы Фишер не попался в ловушку, партия все равно закончилась бы вничью.