— Как вам понравился Стокгольм?

— Прекрасный город, — отвечает Ильин-Женев-ский; он уже успел проглотить свой бутерброд.

Обратный путь через Ботнический залив был- труден. Качка была столь сильна, что многие страдали морской болезнью. Я очень ослабел и, когда мы приехали в Гельсингфорс, все еще нетвердо стоял на ногах.

Наконец Ленинград. Вечером вместе с братом идем к отцу, несем в чемодане для него костюм. Дворник в подворотне хватает меня за руку, я смотрю на него с изумлением.

— Тьфу, — сплевывает он. — Не узнал.

Еще бы, раньше в шляпе (да еще роговые очки!) он меня не видел.

В большом зале собирается вся школа. Сергей Иванович председательствует, я делаю отчет о поездке. Но когда дело дошло до обратного рейса на пароходе, я чересчур красочно и обстоятельно стал описывать морскую качку и все ее последствия. Поднялся хохот.

— Миша! — умоляюще сказал Сергей Иванович. — Хватит...

Но я был неумолим, продолжал рассказывать о своих морских впечатлениях.

На первом же уроке химии преподаватель Боровицкий вызывает меня. Я, конечно, ничего не знаю — в итоге «неуд». Это был мой единственный «неуд» за всю школу. Учились тогда без экзаменов, за высокими оценками не гонялись, так что особых волнений не было. Высшей оценкой было «хорошо»; я учился на «вполне удовлетворительно». Думаю, что этот стиль школы — требовались знания, а не отметки — повлиял на мое поведение в шахматах. Я не гонялся за очками, а смотрел в корень: как я играю, насколько глубоко я понимаю шахматы?

Пионерской организации в школе не было, но комсомольская — очень малочисленная — была. В школе я активно участвовал в общественной жизни — был председателем школьного ученического совета (ШУСа). В 9 лет начал читать газеты и стал убежденным коммунистом. Стать комсомольцем было трудно, школьников почти не принимали. Я долго этого добивался (брат уже был комсомольцем) и наконец в декабре 1926 года стал кандидатом в члены комсомола. В райкоме со мной беседовал некто Кузьмин (его братишка учился в нашей школе), один из основателей комсомольской организации Выборгского района.

Еще в Стокгольме мне заказали примечания к двум партиям матча Ленинград — Стокгольм, они были опубликованы в журнале «Шахматный листок». С этого начался мой путь шахматного аналитика. Привычка анализировать объективно — когда анализ публикуется иначе и действовать опасно, ибо опозориться можно, — весьма важна для совершенствования шахматиста. Несомненно, это и содействовало моим успехам в ближайшие годы.

ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

Школа окончена. Групповая фотография: педагоги и ученики. Выпускной спектакль «Как важно быть серьезным» Уайльда: я исполнял роль Эрнста, но без особого успеха — эта роль оказалась для меня слишком серьезной.

Мне нет еще шестнадцати, и в институт поступить нельзя. Тогда только-только были восстановлены приемные экзамены — принимали с семнадцати лет. Ну что же, придется поиграть в шахматы, а затем серьезно готовиться, чтобы год спустя на экзаменах не было осечки.

Летом 1927 года участвую в шестерном турнире в два круга. Жил на даче в Сестрорецке, весь день на пляже (плечи были иссиня-черные) и два раза в неделю ездил в Ленинград. Едешь поездом (тогда по этой линии поезда еле двигались), смотришь в открытое окно, чистый-чистый воздух, во всем теле необычайная легкость, голова ясная — можно играть в шахматы!

Во втором круге проигрываю решающую партию Петру Арсеньевичу Романовскому и остаюсь на втором месте. Меня зачисляют пятым кандидатом в чемпионат СССР. Но «кандидата» уже побаиваются. Партии мои публиковали газеты...

И вот Москва. Живу в гостинице «Ливерпуль», она находилась в Столешниковом. Играем в фойе Октябрьского зала Дома Союзов. Впервые вижу Крыленко. На открытии чемпионата Безыменский читает поэму «Шахматы».

Еще в поезде (едем, конечно, в общем вагоне) Романовский (ему было тогда тридцать пять) говорит: «А вдруг Миша будет первым?» — и сам смеется. Шахматист Романовский был незаурядный. Техника невысокая, но неистощим на выдумки и опасен в атаке. Шахматы любил бесконечно. К деньгам относился равнодушно, поклонение обожал. Советы давал иногда такие, что запоминались навсегда: «Если у вас атака — не меняйте фигуры. Меняйте лишь тогда, когда это приводит к реальной выгоде...»

Однажды мы вместе с Петром Арсеньевичем участвовали в областном чемпионате Рабпроса — зимой 1929 года. Играл я партию с неким Батуевым, шахматистом второй категории; белыми я получил подавляющий перевес, но, не сделав ни одной видимой ошибки, упустил преимущество, и партия закончилась вничью.

— Петр Арсеньевич, как я не выиграл такой партии?

— Раз не выиграли, Миша, значит, в глубине души по-настоящему этого не хотели...

Ко мне, как и все старшее поколение мастеров, Романовский относился ревниво и без особого дружелюбия. До моего появления Романовский и его сверстники царствовали безмятежно — и вдруг появился «выскочка»...