Старшина выслушал, покивал, чуть успокоился, но не надолго. Толку разговоры разговаривать, для Левченко вся медицина их участком заканчивается. Дальше начинаются санвзвод, санрота да медсанбат, там уже не его печаль. Много ли по почерку нагадаешь? А ну как руку потеряет?! При этой мысли аж жарко стало! И помочь ничем он, понятное дело не может, разве что подбодрить в письме, и что стряслось толком не знает. И главное — не может прямо сейчас, от всей души за сестренкину боль поквитаться. Тихо пока на их участке. Ночное происшествие не в счет.

С детства привык он сестренку оберегать, всегда за нее вступаться. От того и горько, что сейчас не может.

Вечером и лейтенанта, и Поливанова вызвали в штаб полка. Собираясь, старшина подумал, что похоже с докладом взводный перестарался. Не поверил полковник. А даже если и поверил, за самовольную вылазку с них обоих сейчас стружку снимут. И на ходу вспоминал, что разглядел вчера на фрицевских позициях.

Комполка, полковник Рогов, считался человеком взрывным и попасть ему под горячую руку никому не хотелось. Встретил он их вроде бы не хмуро. Старшину противу его ожиданий вовсе не ругал, напротив — похвалил за расторопность да бдительность. Потребовал начертить схему немецких позиций, как Поливанов их запомнил, спрашивал только о них, особенно о колючке и минах.

— Вот это я понимаю, боевой опыт. За проявленную находчивость объявляю благодарность.

Поливанов грохнул “Служу Советскому Союзу!” и в качестве дополнительного поощрения получил сто грамм от командующего лично. Пришлось вежливо опрокинуть, хотя к спиртному старшина был равнодушен. Хмель всегда брал его плохо, а лесная жизнь и вовсе не располагает к выпивке.

После этого старшину из блиндажа выпроводили, велев обождать снаружи. Но тяжелый полковничий бас был слышен, верно, на все позиции, как гул приближающегося бомбардировщика. Серегина у командования ждал совсем другой прием.

— У вас, товарищ младший лейтенант, в фамилии анархистов не значится? Гуляй-поле, а не стрелковая дивизия! — гремел полковник. — Взял, понимаешь, помкомвзвода и пополз до Берлина! Отряд имени Кропоткина! Было б у вас, товарищ младший лейтенант, два кубика — сейчас бы уже опять один остался. А если б немцы вас там прищучили? И на рассвете взвод без комвзвода и помкомвзвода прихватили?

Лейтенант выскочил из блиндажа красный как девица после свидания, прерванного мамашей, с пятнами на скулах и лбу!

— Задержитесь, оба, — теперь полковник смотрел на них изучающе, словно прикидывая, что взводный и его помощник еще могут натворить. — Младший лейтенант Серегин, приказываю командование взводом сдать.

Лейтенант успел побледнеть, потянул руку вверх, но вместо того, чтобы откозырять, почти машинально расстегнул ворот. А полковник не спеша продолжил.

— Вы и старшина Поливанов переводитесь на службу в разведвзвод. С такими талантами — там вам будет самое место. А то они в прошлый раз сходили… как вы примерно, только теперь там и комвзвода нужен, и замкомвзвода, и половина взвода. Так что подберете. К вам, товарищ старшина, у меня вообще никаких вопросов. Увидели слабое место в обороне противника — доложили. Если б ваш непосредственный начальник с вас пример взял — глядишь, обоим Красное Знамя бы вышло. Отвага как минимум. Но вот такую цыганщину-испанщину я поощрить не имею права. Вам, товарищ старшина, благодарность от командования, а вам, товарищ младший лейтенант, отсутствие взыскания будет достаточным поощрением. И то как бы не многовато.

К новому месту службы направились заполночь. Лейтенант понял свое назначение как самое суровое взыскание.

— Да какой из меня разведчик? Уж ты-то знаешь, что я вас чуть не погубил всех! — говорил он Поливанову, уже махнув рукой на субординацию, просто как старшему товарищу, чьего совета он так опрометчиво не послушал. — За такие прогулки меня под трибунал надо было!

— Ты сейчас сам себе трибунал, лейтенант. И ночку эту ты по гроб жизни запомнишь. А разведка? Назвались груздями, полезли в кузов. Я тоже разведчиком не был еще, даже в Финскую.

— А чутье такое откуда? Раньше всех ведь сообразил, куда мы забрели. И часовых снял, даже не пикнули.

— Так чутье у меня охотничье, не боевое, — с расстановкой отвечал старшина. — На кордоне я примерно столько, сколько ты на свете живешь, в лесу не плутать да нож держать как не научиться? Да ладно, товарищ младший лейтенант, не боги горшки обжигают. Повоюем и в разведке.

Утешить младшего товарища было проще, чем самому примериться к новому назначению. С одной стороны, командование мыслит верно: всякий боец должен быть на своем месте, там, где от него толку больше. И если уж решило, что от них двоих больше проку будет в разведке, значит так тому и быть. С другой — Поливанов очень хорошо знал, что в иное время разведчик живет недолго. Умение лезть к черту в зубы и возвращаться оттуда, это то, чего и он пока в себе не распознал. Нет, конечно, помирать так вот сдуру мы не собираемся. Одного фрица упаковать сумели, справимся и с другими. Вот только учиться этой хитрой науке придется не одному лейтенанту. Это может быть на охоту ходить, зверя тропить по следу Поливанов бы мог его поучить. А вот разведка — для них обоих задача новая. И ошибаться разведчику нельзя, все равно как саперу.

Сочиняя следующим вечером новое письмо сестре, ничего про новое назначение старшина не писал. Подбирал слова легкие, простые, старался, чтобы повеселее выходило. Как недавно, когда рассказывал ей про здешние комариные места да про жабу, что у связистов квартировала. И сейчас поди квакает.

“А товарищи у меня, сестрена, подобрались просто мировые. В таком взводе, поверишь, ничего не страшно будет. Лейтенант правда молодой совсем, зеленый, но парень не робкого десятка. Давеча принесли мы нашему командованию подарок — фрица изловили. Конечно, волочь его через нейтралку, не великое удовольствие, когда враг твой увязан как любительская колбаса, но оказался очень ценный трофей. Командование довольно и поощрило нас за проявленную инициативу”.