В строй! Как можно быстрее в строй! Хотя бы со снимками этими, будь они неладны, все ясно. И пусть это полная самодеятельность в нарушение всех правил, но разговор с Чавадзе будет не таким, каким он его предполагал до сих пор. Пора им побеседовать как двум врачам, а не как врачу и пациенту.

Убирая в планшет конверт со снимком и газету, Алексей Петрович наткнулся на книгу. Юдин. Та самая, что читал в свой последний вечер на Фиоленте. Откуда она здесь? Машинально раскрыв первую страницу, он увидел написанное торопливым размашистым почерком наискось через весь лист: “Товарищ Огнев, выживи!” И подпись — “Астахов”.

После такого напутствия — иных вариантов кроме как добиться скорейшего возврата в строй просто не могло существовать. Небольшая доза морфия, заглушая боль в теле, делала удобным жесткий ящик, но совершенно не мешала думать…

Приехал в Геленджик он уже за полдень. И застал бурю. Возмущенный голос Чавадзе был слышен еще на лестнице.

— Это же чистая халатность! Не уведомив лечащего врача, отправляете раненого за тридевять земель!

— Давид Георгиевич, вы же сами написали в карте — рентгеновский контроль через день… — оправдывался дежурный врач.

— Да! Там русским языком написано — снимок и рентгеноскопия! Я должен был сам, сам посмотреть! А теперь у вас раненый неведомо где, дозвониться вы не можете, отправили без сопровождения…

— … раненого с осколком у сердца, движущимся в такт пульсу? — негромко спросил Алексей Петрович из-за спины главного хирурга.

— Кто вам сказал?! — витязь в тигровой шкуре, да нет, теперь в самом деле тигр, резко развернулся.

Вместо ответа Огнев молча протянул ему вскрытый конверт.

— Тааааак, — настоящий тигр сейчас хлестал бы себя хвостом по бокам, а под огромными когтями разлетелся бы в щепки паркет, — Пройдемте-ка, коллега, в мой кабинет. Побеседуем.

Но уже дороге к кабинету тигр снова превратился в витязя. Очень недовольного, но уже не ищущего, кого бы поглотить.

— Вы, коллега, понимаете, что это грубейшее нарушение всех правил лечения? — сурово спросил ведущий хирург, едва дверь кабинета закрылась.

— Конечно. Но я-то не рядовой боец, я врач с опытом. Я не увижу в описании того, чего там нет, и испугать меня диагнозом — тоже нельзя. Что-то подобное я предполагал.

— Да?

— Да. Это пациента непроницаемым лицом обмануть можно, а для врача само по себе непроницаемое лицо — это четкий знак: “что-то не так”. Мне, видите ли, проще, когда знаю свой диагноз. А нарушение… ну, выговор напишите.

Повисла пауза. Несколько секунд два хирурга молча смотрели друг другу в глаза.

— Устно объявлю. Товарищ военврач третьего ранга, за злостное нарушение правил внутреннего распорядка объявляю вам устный выговор.

— Есть устный выговор.

— И чтоб больше не повторялось!

— Так точно. Но есть просьба.

— Оперировать?

— Оперировать.

На этот раз Чавадзе молчал долго. Потом вытащил, уже второй раз, снимок из конверта, подошел к негатоскопу и долго просматривал его на свет. Чертов осколок, причина этой игры в молчанку, на пленке выглядел маленьким и нечетким. Неопытный глаз и вовсе не нашел бы там ничего, заслуживающего внимания. Огнев стоял за плечом Чавадзе и пытался представить себе локализацию осколка, повреждения сердечной сумки и сердечной мышцы. Не получалось, этот раздел анатомии не освежался в памяти со студенческих времен. Но ведущий хирург видел многое, это было понятно по тому, как двигались его пальцы, словно нащупывая варианты возможной операции. Он еще минуты три напряженно молчал и заговорил не раньше, чем прибрал снимок в конверт и осторожно, как будто это была стеклянная пластинка, положил на стол.

— Вы понимаете, какой это риск?

— Джанелидзе работающее сердце оперировал.

— Ранение в сердце! In extremis! А с этим осколком вам ничего не грозит.

— Если он не сдвинется. А этого мне гарантировать никто не может. Куда я с таким диагнозом?

— У меня оставайтесь, — казалось, эта идея пришла Чавадзе только что, но очень понравилась. — Зачислю в штат, найдем квартиру, подтянем звание…

— Вы еще меня на Анне Кирилловне жените, — не удержался Алексей.

— И женю! Будем выращивать свои кадры, вот с самого рождения! Она после разговора с вами словно камень с души сняла. О чем вы с ней битых два часа вчера беседовали?

— О топографической анатомии. Девочка — золото, на лету схватывает… но у меня сын старше.

— У моего отца вторая жена тоже моложе меня, и живут душа в душу!

— Давайте все-таки серьезно.

— Я серьезно! У нас такими вещамы — нэ шутят!

Как и многие уроженцы Кавказа, Чавадзе говорил по-русски совершенно чисто, пока был спокоен и держал себя в руках. Но чуть забывшись, начинал говорить с аффектацией и акцентом. Национальный темперамент…

— А вот скажите, только честно. Что мне с таким диагнозом напишут? Волнения противопоказаны, физнагрузки противопоказаны? То и другое абсолютно?

Чавадзе скрипнул зубами и промолчал.

— Вот то-то и оно. Максимум терапевтом можно будет работать, и то с оглядкой.

— Ну, допустим, так. Но после операции — останетесь?

— Честно? Не смогу. Вы меня тоже поймите — я всю свою сознательную хирургическую жизнь работал там, где канонаду слышно. В тишине — думал уже, прикидывал. Неуютно. Вот как скажет медкомиссия — все, товарищ Огнев, здоровье и возраст с войсковым районом несовместимы — так сразу к вам. Обещаю.

— Вы, коллега, себя только стариком не считайте! — произнес Чавадзе, но в глазах у него мелькнула тень. Сам он уже прошел экватор своей хирургической деятельности, и начинал всем телом ощущать, что имели в виду, когда говорили: “Ищи врача старого, а хирурга молодого”, - Но, если обещаете… Давайте посмотрим. Сегодня отдыхайте, завтра вас обследую, послезавтра составим план операции, значит, через два дня — на стол. Под общим, а то с советами лезть будете!