— Яна? – первой отмерла всё же Фиса. – А кто это?

— Виталий Геннадьевич, мой бывший начальник. У него в нашем доме друзья проживают, вот, этажом ошибся, - чисто по привычке отчиталась я перед бывшей подругой и прикусила язык.

Очнись, Яна, это не та Фиса, с которой «и в горе, и радости»!

— А ты что тут делаешь? – угомонив сайгаков в голове, я надела маску снисходительности и безразличия. – Все вещи уже у тебя. Здесь ничего не осталось.

Краем глаза я видела с каким интересом наблюдает за мной ВГ. На Фису он не бросил ни единого взгляда, словно она не представляла собой что-то хоть немного достойное внимания. Это и тешило самолюбие, и в то же время напрягало, сбивало с мыслей. А мне ведь нужно было дать достойный отпор любовнице мужа.

— Виталий Геннадьевич, вам выше, не смею вас больше задерживать, - не выдержав обжигающего взгляда, я посмотрела Виталику прямо в глаза.

– Это не комиссионный магазин и подержанные товары здесь не принимают, - когда мы остались наедине, можно было не подбирать слов.

– В смысле, Яна, ты о чем? – Она стояла на пороге, дрожа то ли от холода, то ли от нервного напряжения и теребила ремешок сумки. Новенькой, купленной на деньги моего мужа сумки. От этой мысли я снова разозлилась.

– Олега не сдать обратно по гарантии, если уж взяла себе, то пользуйся. Разрешаю.

Я чувствовала, что перегнула палку. Анфиса сморщила нос и посмотрела исподлобья вниз, подобные фразы были чересчур карикатурны даже для брошенной жены. Но остановиться в момент, когда соперница пришла в твой дом невозможно и потому я продолжила:

– Видела Олежку, ты его плохо кормишь, не смори голодом отца моих детей.

– Ян, - она шагнула внутрь, но замерла на икеевском коврике. Как в каком-то сериале про вампиров, которые могли пройти в дом, только если их специально позовут. Я еще раз посмотрела на кровососку, с сожалением констатируя, что жизнь с моим супругом сделала ее еще краше. Высокая, тонкая, сотканная из каких-то неподвластных мне эфиров и росы. Питается соответственно ей же. И как комично смотрелась рядом я: маленькая, в теплой фланелевой пижаме и леопардовой шубе сверху. Я мазнула взглядом по зеркалу, отражавшему нас двоих, чтобы еще раз увидеть до чего мы напоминали комический дуэт Штепсель и Тарапунька. Но вдруг заметила в глазах подруги блеснувшую…зависть?! Бред какой-то. Фантазии брошенной жены, к которой зачем-то пришла любовница. Ни в одной вселенной мира у такой как Анфиса не было поводов завидовать мне – Яне пока еще Птахе.

Фиса наконец устала маяться на пороге и прошла на кухню, так и не сняв полушубка и главное, не разувшись. Звук чиркнувших о плитку каблуков резанул по ушам. В этом была вся она: забыть снять обувь, перепутать дни рождения детей, проспать встречу и явиться под самый конец, немного сонной, но эффектной как Киркоров на сольном концерте, так, что весь оставшийся вечер гости с обожанием будут смотреть на нее. И я никогда не была против, допускала все это. Но теперь поняла, что нельзя.

Нельзя являться без предупреждения и топтать грязными сапогами мою чистенькую кухню!

– Анфиса, милая, когда ты стала пользоваться моим мужем, то вероятно решила, что все остальное в квартире тоже принадлежит тебе, но это не так. Пожалуйста, выйди, я тебя не приглашала.

– Что? – Она удивленно оглянулась назад. – Ян, ты чего? Мы с тобой будто на разных языках говорим.

– Разумеется, я ведь не говорю на языке шлюх, в университете только английский преподавали.

Подруга досадливо поморщилась, но не сдвинулась с места, и я сама пошла ей навстречу, чтобы под локоть вывести из комнаты обратно в тамбур. Но вдруг за нашими спинами раздался пронзительный крик дочери:

– Моя Фиса приехала! – Свекровь видимо решила забрать из сада и Варю тоже. Все происходящее стало напоминать водевиль, не имеющий ничего общего с реальной жизнью.

Я видела, как дернулась навстречу моей девочки Анфиса, но замерла и посмотрела на меня, будто бы спрашивала разрешения обнять дочь. Одним кивком головы я показала, делать это нельзя. И та нехотя подчинилась.

Клара Гавриловна принялась нарочито медленно снимать с Вари ботинки и верхнюю одежду. По сжатым в тонкую линию губам стало понятно, она тоже не жаловала нашу новую гостью. Варя же наоборот - подпрыгивала от нетерпения, бросая радостные взгляды на Анфису, подругу она любила как вторую маму. Та всегда отвечала взаимностью. За одну секунду и без того непростая ситуация усложнилась в несколько сот раз, потому что перестала быть личной бедой двух женщин, не поделивших одного мужчину. Теперь в этом треугольники появились дети. Мои дети.

Я вздрогнула, почувствовав как ладонь обхватила маленькая, но твердая рука сына и с удивлением посмотрела на мальчика. Тот, не раздеваясь, подошел и встал впереди, будто прикрывал меня от врага. Напряженный взгляд буравил бывшую подругу так осознанно, что по спине пробежал холодок: неужели знает? Нет, невозможно. Я никогда не плакала при нем, не рассказывала, старалась скрыть боль, наполнявшую меня до краев, как каша горшок. Тот самый, который «горшочек не вари».

Но семилетние мальчики бывают очень проницательными. Твердая линия подбородка заострилась еще сильнее, когда сын произнес:

– Мама, я хочу есть. И рассказать тебе кое-что, только наедине, - я удивилась от того, как по-новому звучал пока еще тонкий голос сына. Но в не по возрасту жестком тоне слышались срывающиеся слезы. Бросив обеспокоенный взгляд на Мишу, заметила неестественно блестящие глаза. Кажется, он сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать.

– Анфиса, тебе пора, - тут же отозвалась я.

– Но…

– Без «но», тебе пора, - и, повернувшись к Мише, продолжила, игнорируя присутствие постороннего: - Как день прошел? Окружающий проверяли? А с кем играл на перемене? Тебя никто не обижал? А ты никого не обижал?