Машину я заглушил не доезжая метров семьсот до сторожки. Проверил пистолет, положил его в задний карман и кинулся в сторону своего домика.

Старался не шуметь, но гребанные шишки все равно лопались у меня под ногами. В лесу много звуков, так что это вряд ли привлечет внимание, в отличие от рева мотора. Когда из-за деревьев показалась черепичная, кое-как сложенная крыша дома, я плюхнулся на живот и по-пластнунски полез на гору. Нельзя, чтобы меня заметили из окна.

Ноги вязли в мягкой после дождя земле, но я не остановился ни на секунду. Отталкивался коленями, тянулся руками за мох и сучья, стараясь повернуть ход Земли вспять.

Я успею. Я успею. Я спасу вас. Или сдохну сам.

Подползая к двери, я выпрямился и, не дав себе время на отдых, схватился за пистолет.

Последнее что я услышал – твердый, детский голос.

– Это не правда, я давно уже не твой сын, только мамин. А тебя я не боюсь, понял?

А потом… не знаю, что случилось раньше: выбитая дверь или звук выстрела, такой громкий, что можно оглохнуть.

Передо мной открылась картина, от которой могло стать дурно. И должно было быть. Но все, что я держал в голове - забрать, спрятать, защитить их. Мои Лиля и Давид. Сломанная кукла и перепуганный, дрожащий малец.

А еще мразь, осевшая на пол, не подающая признаков борьбы. Сраный мираж, который не должен был возвращаться. Он же сдох! Сдох больше месяца назад. Какого хера Исмаилов снова появился на пути Лили.

Не важно. Это все не важно.

Я хватаю Лилю на руки. Она что-то мямлит, я шепчу ей в ответ, чтобы не боялась и все будет хорошо. Вот прямо сейчас.

– Давид, пошли!

Но он застыл на месте. Застыл и не шевелится, уставился в одну точку, руки дрожат, челюсть ходит ходуном.

Времени нет, сначала нужно отсюда свалить, точнее вытащить их, пока Исмаилов не пришел в себя. А он придет и еще раз попытается сделать что-то. Эти твари, как оказывается, слишком живучи.

Лилю приходится перекинуть через плечо. Давида хватаю за туловище под мышки и выволакиваю прочь обоих. Веса их вообще не чувствую, словно они питаются одним воздухом. Ладно, с этим тоже решим. Забью морозилку мясом, заставлю Лилю готовить его каждый день. Ну а пока… пока что мы на улице и я несу их продать от сторожки, в сторону своей машины. Не до нее самой, но на приличное место, к старому дереву с толстым стволом. Давид опирается на него и мгновенно ноги перестают его держать. Садится.

Лилю сам сажаю на мокрую землю, но делать нечего. Она слабо улыбается. У нее шок, скорее всего от боли. На открытых участках кожи синяки. Какие травмы внутри сказать сложно. Ей надо в больницу, Даве тоже надо.

– Я не знаю… он ногами ее… и потом я в него… - он бредил.

Мальчик стал поднимать руки, но я быстро перехватил их и опустил. Револьвер выпал у него где-то по пути из дома, в нескольких метрах от нас.

– Эй, посмотри на меня. Ты чего? Не было ничего такого. Понял меня? Ты не сделал ничего плохого, ты молодец, правильно поступил, что позвонил мне, Давид.
– Я взял его лицо руками и повернул к себе, заглянул в глаза и поймал взгляд. Слишком много горечи для девятилетнего пацана. Слишком много боли для этого возраста.
– Ты ничего не сделал. Испугался - да, вступился за мать, и позвонил мне. Я успел. Слышишь меня? Слышишь?! Это я сделал. Это был я и я успел!

Давид даже не моргал, не кивал, не дышал. Он впитывал слова, чтобы создать свою новую установку и жить с ней. Ему не нужны другие воспоминания.

– Останься с мамой, я там… закончу.

И я закончил. Все прошло быстро. Пришлось разрядить револьвер Тиграна в ноль и устроить небольшое фаер-шоу, лишиться сторожки. Но это ничего, построю новую. И сторожку и жизнь.

В больнице Лилю осмотрели и наложили несколько швов. Накачали обезболивающими и антибиотиками, чтобы она не получила заражение крови от соприкосновения открытых ран с грязью. Синяки и гематомы, но серьезного повреждения внутренним органам Тигран нанести не смог, к счастью. Давида также осмотрели и отправили на беседу с психологом и социальным работником.

Через три часа Лиля приходит в себя. Она не сразу, но понимает, что в больнице. Фокусирует взгляд на мне, ищет глазами сына и когда находит мирно спящего на небольшой кушетке в другой части палаты, наконец-то выдыхает.

– Что произошло?
– шепчет еле слышно.

– Все закончилось.

Качает головой, как будто не верит. Понимаю, что в это сложно поверить. Снова.

– Ты вынес нас и ушел. Где теперь…

– Его больше нет, любимая.

В ее глазах медленно-медленно зажигается свет надежды и тут же гаснет.

– Ты… что ты наделал Захар? Тебя посадят? Все это из-за мести?

– Месть давно перестала иметь значение для меня. Раз уж ты обо всем узнала, Лиля… я расскажу тебе про Сашу, про Иру и про моего племяшку Игоря. Я все расскажу потом. Но поверь мне, нет никакого значения попаду я в тюрьму или нет. Я могу отсидеть любой срок, хоть всю оставшуюся жизнь и буду спокоен зная, что тебя больше не преследует ни этот ублюдок ни кошмары, ни даже воспоминания о нем. Он стерт из этой жизни.

У Лили на глазах слезы. Мокрые дорожки катятся вниз по бокам.