Обо всем этом надо было сказать! Но ничего не вышло, потому что сразу после сказанного про стоп-слово и дурную Михину память, Ильза разговор вдруг оборвала, и абонент вновь оказался не абонент.

Что за дела-то, прости господи?!

От всего этого отчетливо воняло криминалом.

Теперь сомнений не было совсем. Взбудораженный Миха первым делом кинулся звонить Герману, но тот тоже (да блин, что ж такое-то?!) оказался вне зоны действия сети. Да и потом помнилось его «никому не нужны проблемы»… Тогда что? Просто бежать в соседнее с больничкой отделение полиции и «обрадовать» тамошних сотрудников своими подозрениями? Ха! Не нужно быть медиумом чтобы предсказать результат: пошлют Миху в полном соответствии с его прозвищем — очень быстро. А еще далеко и надолго. Дурные предчувствия и версии, более всего похожие на сюжет детективного романа, ведь к делу не пришьешь.

Хотелось с кем-то поделиться своими метаниями, и человек такой был. Вот только и он, похоже, от Михи с его любовными любовями начал уставать.

— Я вас, юноша, конечно, уважаю, хоть уже и забыл за что, но сколько можно крутить мине мои старые седые фаберже? — простонал старик Бляхер, к которому Миха явился, будто к своему личному психологу, и после бегал из угла в угол его кабинета в морге, в очередной раз, просто теперь не про себя, а вслух, проговаривая свои выводы и сомнения. — Уже идите и не спрашивайте вопросы! Давно пора расставить точки над «ё».

Так что оставалось ждать вечера и ехать на Фабрику. Ну а что еще-то?

Среди пациентов по-прежнему было очень много тяжелых, требовавших особого контроля не только от лечащего врача, но и от оперировавшего их хирурга, и это неожиданно помогло. Чужая боль и чужие проблемы отвлекали от своих. Но чем ближе подкатывал вечер, тем терпеть становилось все сложнее. Да и крутилось, свербело и чесалось что-то в башке, билось настырной мухой о явно бронированное стекло Михиной тупости — никак пробиться не могло.

И только в тот момент, когда он, оставив больничные проблемы позади, обрядился в мотоэкип, спустился вниз к «говну мамонта», приткнувшемуся в самом углу охраняемой парковки для персонала, оседлал его и опять, как и вчера, рванул прочь из города, внутри башки будто кто-то лампочку включил, осветив очевидное: Ильза и ее стоп-слово!

Миха даже притормозил, а потом и остановился у обочины, чтобы на управление по-прежнему непривычно резким «спортом» не отвлекаться. И как он мог это забыть, как упустил-то, идиотина? Она же проговорила это специально, особым образом, как раз для тупых Мих, которым самое то было бы откликаться не на прозвище Быстро, а носить погонялово Тормоз! Просила вспомнить, обращала на это внимание…

Миха сдернул перчатки, швырнув их перед собой, на успевший нагреться мотор, расстегнул и снял шлем, пристроив его там же, а после ухватил себя обеими руками за голову. Ухватил и даже пальцы покрепче прижал — так, будто таким вот образом действительно мог собрать свои обычно довольно резвые, а сейчас что-то засбоившие мозги в кучку.

Что они там, у Михи в ванной, во время самого охуительного секса в его жизни, говорили про садо-мазо и сопутствующее этим играм требование о стоп-слове? Ильза в качестве такового выбрала «Гусь-Хрустальный» — из-за своего разбитого «Гуська». И в последнем странном разговоре это повторила: «Гусек-то мой хрустальным оказался…» И что это значит? М-м-м… А может быть, что упоминание стоп-слова лишь стрелка, указатель на что-то другое, более важное? Но на что?

Погоди… Стоп! Так ведь стоп же! Стоп и есть! Стоп-слово это ведь и означает: нельзя, хватит, не делай так! И говорят его не себе ведь, а своему партнеру, тому, с кем играешь в опасные игры на грани выдержки… Если двигаться в рамках этой логики, то выходило, что запрещала Ильза что-то именно ему, Михе. А поскольку звонила она, чтобы пригласить его на Фабрику, запрет мог касаться только этого.

Она пригласила его туда, а потом намекнула, что приезжать-то как раз не надо: стоп!

Неужели там затевалось что-то такое, от чего эта глупышка хотела Миху в очередной раз оградить?!

Тогда… Тогда, выходит, не случайно показалось, что интонации у нее были странными… А значит, вполне возможно, позвонить Михе ее вынудили! Вынудили! А потом телефон снова изъяли и выключили, поняв, что влюбленный в Ильзу Миха не успокоится и продолжит названивать.

Но кто это все мог затеять? У кого хватило бы власти и одновременно глупости?

Ответ в голову по-прежнему приходил один: ебаный Антоша! Мажорчик, которому Миха «посмел» указать на место, когда этот сопляк надумал хамить и гнуть пальцы в больнице сначала до, а потом и после операции. Версия по-прежнему выглядела безумной, но ведь в том случае, если все-таки принять ее на веру, то все как раз и выстраивалось так, что не придерешься. Ложилось сюда даже то, что этот козел вчера настойчиво приглашал Миху посоревноваться с его новенькой «Хаябусой».

Решил использовать Ильзу, чтобы гонка эта все-таки состоялась? Та отказать не смогла, но сделала все, чтобы Миху предупредить: не езди, не пей из козлиного, блин, копыта, а то сам козленочком станешь!

От одной только мысли о гонке: не просто о том, чтобы пульнуть самому по пустой дороге, а именно о соревнованиях, — в животе все будто бы смерзлось в тяжелую, обжигающе холодную ледышку. Но зато на душе так и горело очевидное: если Миха сейчас отступит, поддавшись панической атаке, он остаток жизни не козленочком и даже не козлом, а натуральным уебаном проживет!