Шрифт:
Обнаруженная мною вторая часть комнаты была меньше той, где я проснулся. Там тоже стояла металлическая антикварная кровать и ещё один стол. На стене я заметил прямоугольное ростовое зеркало.
Первый шаг я сделал неуверенно. Ноги не дрогнули — лишь пошатнулось металлическое изголовье кровати, за которое я держался. Я замер посреди узкого прохода между стеной и кроватью.
Убедился, что стою уверенно и лишь тогда выпустил опору. Отметил: пол подо мной не пошатнулся. Я сделал осторожный шаг в направлении меньшей части разделённой шкафом комнаты. Услышал скрип под ногами.
К зеркалу я подошёл уже уверенно: даже увереннее, чем ходил полтора года назад (до свалившего меня в больничную койку инсульта). Замер на месте, посмотрел на отражавшегося в зеркале хмурого парня, очень похожего на меня в юности.
В зеркале я выглядел высоким, с хорошей осанкой. Уже со следами бритья на щеках. Тёмно-карие (почти чёрные) миндалевидные глаза, небольшой прямой нос с горбинкой, плотно сжатые губы.
Заметил, что у моего отражения густые чёрные слегка вьющиеся волосы без залысин и без признаков седины. Пригладил причёску — парень в зеркале повторил мой жест. Я внимательно осмотрел в зеркальном отражении свою мускулатуру.
Вместо привычных складок на животе заметил хорошо различимые под тонкой кожей кубики пресса. Напряг мышцы, будто стоял сейчас на подмостках соревнования для культуристов. Взглянул на свои бицепсы и трицепсы.
Хмыкнул, качнул головой. Вспомнил, что в старших классах школы я считал себя едва ли ни советской копией древнегреческого Геракла. Да и в армии выделялся среди сослуживцев крепким телосложением.
Но в зеркале я сейчас разглядывал всего лишь неплохо сложенного худощавого юнца: стройного, с рельефной, но отнюдь не с богатырской мускулатурой. «Не Арнольд Шварценеггер, — подумал я. — Но и не задохлик».
«Эмма, какой сейчас год?» — спросил я.
Чуть подтянул трусы (полосатые, широкие, длиной до середины бедра) — рассматривал их не на себе, а на отражавшемся в зеркале молодом парне, очень похожем на меня шестнадцатилетнего.
«Сейчас семнадцатое января две тысячи двадцать шестого года», — ответила Эмма.
«Ты уверена в этом?»
«Конечно, господин Шульц. Я в этом уверена».
Уложенный «ёлочкой» паркет подо мной снова скрипнул (теперь я не сомневался, что скрипел именно паркет: увидел его около стены, где не было половика). Я медленно, но вполне уверенно направился к выходу из комнаты.
Вошёл в тот самый дверной проём, за которым скрылась моя новая сиделка. Увидел напротив вход в ещё одну узкую комнату. Свернул влево и очутился в комнате побольше, похожей на гостиную.
Заметил там старомодный диван, пианино, окружённый стульями стол, большой аквариум и сервант с заставленными посудой полками. Скользнул взглядом по висевшим на стенах в золочённых деревянных рамках портретам.
Смотревшие на меня с чёрно-белых фотопортретов люди выглядели знакомыми. Как и само расположение портретов, как и обстановка в комнате. Я взглянул на аквариум — в голове мелькнула странная фраза: «Барбусы снова сдохли».
Отметил, что нахожусь в частной квартире (или в точной её копии). Почувствовал застарелый запах табачного дыма (его не скрыл даже аромат жареного картофеля). Прошел мимо дивана через комнату, свернул вправо: на кухню.
Кухонька оказалась крохотной, не больше шести квадратных метров. Как я и ожидал. Я пробежался взглядом по кухонной мебели, по старинному холодильнику. Задержал взгляд на лице сидевшей за столом девицы.
Спросил:
— Какой сейчас год?
Глава 2
Девица подняла на меня глаза, удивлённо приподняла брови.
— Василий, ты ещё не оделся? — сказала она.
Указала рукой на часы, что висели на кухонной стене.
— Нам через пятнадцать минут выходить! — заявила сиделка. — А ты ещё в одних трусах!
Я повторил свой вопрос:
— Какой сейчас год?
Мне показалось, что во взгляде сидевшей за столом девица мелькнула растерянность.
Сиделка поставила кружку на стол. Задела взглядом мои трусы. Снова взглянула мне в лицо.
— В каком смысле? — спросила она.
— В прямом! — повысил я голос. — Год сейчас какой?
Заметил, что говорю нормально — никаких последствий инсульта.
— Шестьдесят шестой наступил…
— Тысяча девятьсот шестьдесят шестой?
— Ну… да. Тысяча девятьсот…
Сиделка вдруг сощурила глаза и спросила:
— Василий, это ты мне так намекаешь, что заболел? Теперь, небось, скажешь, что не пойдёшь в школу? Я правильно тебя поняла?
Она чуть склонила на бок голову, смотрела на меня снизу вверх.