Не рад был повелитель, ведь это означало, что три ночи он должен провести без своей ненаглядной. Отказаться — значит нанести оскорбление послам, а заодно и странам, которые они представляют. А отправить рабынь на ночную половину, и позвать после них Виалль — оскорбить ее.

У северянки длинные светлые волосы, серо-голубые глаза и кожа белая. И хоть не похожа совсем на яркую девушку, слишком блеклая и неявная ее красота, все равно больно повелителю глядеть на нее, словно даже взглядами и сравнением предает он кого-то. А на него смотрела пленница с едва скрытой ненавистью и страхом, и боялась шелохнуться, вздохнуть лишний раз, словно заморозил ее кто.

И глядя в лица новых рабынь, слыша их плач или проклятия на иностранных языках, или видя воплощение покорности на смуглом лице и в черных глазах, может думать он только о любимой невольнице, вспоминает мягкие губы ее, или смех ее, или тонкие пальцы, которым любые перстни велики. И впервые три дня тянутся так долго, и боится властитель, как бы не угасло в синих глазах то, что выделяло их среди прочих.

На исходе четвертого дня, когда уже уехали послы, и даже имена новых невольниц были забыты, повелитель послал за Виалль.

Наложница вошла и упала на колени, и царь не успел рассмотреть ее лица, но чувствовал уже, что все изменилось, по тому, как двигалась чужеземка, и как не отрывала глаз от пола.

— Встань и подойди ко мне.

А в груди холодеет от дурного предчувствия, и знает царь, что все сделал, как следовало, и что нет никакого права у невольницы даже показывать обиду, но сердце все равно сжимается от горя, боится лишиться того тепла, которое не купишь за деньги и драгоценности, и уж тем более не получишь силой и угрозами.

Один глупец, постигший все науки,

Сказал, что человек рожден для муки.

И это повторили все глупцы,

А у глупцов есть сыновья и внуки.

И стала жизнь проклятием для всех,

Хоть помирай не с горя, так со скуки.

И удлинились уши у людей,

Взгляд потускнел и опустились руки.

Мизра Шафи.

Фатих:

Чужеземка садится, все так же не поднимая глаз, и чуть дальше, чем обычно.

— Виалль, — повелитель поднимает ее лицо за подбородок, заглядывает в глаза и видит в них не обиду или ревность, как ожидал, а упрямство и тоску.

Вздох облегчения вырывается у него и притягивает он к себе девушку, впивается с жадностью в сжатые губы, и с восторгом чувствует, как отвечают они. Но в этот раз невольница ведет себя не как обычно, она сама вцепляется в повелителя, едва ли не до боли, и царь дивится нежданной силе тонких пальцев; и поцелуи ее алчные, ненасытные, жестокие как укусы, синие глаза горят огнем, как у хищного зверя, и властитель даже теряется на мгновение — никто никогда не посмел бы вести себя так — но не может не ответить. Наслаждается царь новыми ласками, но все же что-то отчаянное сквозит в них, бередит душу.

Когда долгое время спустя они наконец-то смогли оторваться друг от друга и начать говорить, спросил властитель:

— Чего ты хочешь сейчас? Любую вещь проси, все тебе дам, хабиби.

Виалль поднимается на локте, заглядывает в глаза повелителя и произносит то, чего царь и вовсе не ожидал:

— Подари мне мечи, повелитель.

— Что? — кажется властителю, что он ослышался, в самом деле, зачем наложнице оружие?!

— Клинки, примерно такие же, как у твоих стражей, только лезвия чтобы были более узкие.

Правитель слышал от купцов из дальних стран, что у некоторых северных племен женщины сражались наравне с мужчинами, но никогда не верил этому. Где же видано, чтобы девы учились обращаться с настоящим оружием? Большинство из них хрупки, словно цветы, и даже не прикоснутся никогда к клинку. Маленький кинжал или острую шпильку еще можно представить в тонких девичьих руках, но вот настоящие мечи… Фатих тогда посмеялся над россказнями чужеземцев, сочтя их глупой сказкой, и вот теперь перед ним сидит живое доказательство, что купцы не врали. Сейчас он понимает, почему у Виалль такое крепкое и ладное тело. Но все же оружие — это слишком опасно, особенно в гареме.

— Ты можешь пораниться.

И невольница падает на спину, заливаясь смехом.

— Если я поранюсь собственным мечом, то боюсь, мой учитель придет сюда лично, чтобы добить меня, дабы не позорила его славное мастерство.

И вспоминает царь те неосознанные, текучие движения чужеземки, когда она быстрым рывком вскакивала на ноги, или оборачивалась на резкий звук, они ведь, действительно, могли принадлежать ученику мечника. Или ученице, раз уж северяне и девам дозволяют изучение этого искусства.