Наконец, царь притягивает меня к себе и целует, я таю, плавлюсь, как воск, я так невыносимо долго — весь день — ждала этого. Он забывает и о накрытом столике, и о своих танцовщицах, и о музыкантах, только взмахом руки отсылает всех прочь. Повелитель берет меня прямо там, среди разбросанных шелковых подушек, и я рада, что не пришлось идти по длинному коридору в опочивальню, которая так далеко, словно находится в другой вселенной.

И сладкий вязкий соус из меда и сливок на моем теле и его пальцах… Я уже никогда не смогу спокойно есть сладости, воспоминание об этом разе будет преследовать меня вечно.

Когда из глины и воды творец меня лепил,

Я пламенем любви к тебе уже охвачен был.

О, если б мне досталась нить, связующая нас,

Разорванное на куски, я б это сердце сшил!

Хотя и милости твоей я начисто лишен,

Я знаю: чистотой любви тебе я буду мил.

Когда всему живому смерть предначертал творец,

Мне от жестокости твоей он умереть судил.

Не склонен к радости Джами — в тот изначальный час

На горе, крови и слезах мой прах замешан был.

Джами Абдурахман.

Фатих:

Повелитель пробудился от полузабытого ощущения тепла и покоя. Он уже и вспомнить не мог, когда последний раз просыпался вот так — с предвкушением чего-то радостного и светлого. Он слегка отодвигается, чтобы взглянуть на девушку, прильнувшую к его боку. Нежный рот чуть приоткрыт, пушистые ресницы едва заметно подрагивают во сне, длинные волосы слегка растрепались. И что-то в ней есть такое, от чего царь не может отвести глаз, смотрит и смотрит, пытаясь навсегда сохранить в памяти этот миг.

Чужеземка — словно ларец с сюрпризами, кажется, властитель за всю свою жизнь не удивлялся столько, сколько за один вчерашний вечер. Да и сейчас ему есть чему подивиться. Он — правитель Хизра — с распущенными волосами, с отметками на шее и спине, лежит и боится потревожить сон наложницы. По закону любого человека, поранившего повелителя, ждет смертная казнь. А эта девушка еще и косу ему расплести посмела. И усмехается мягко царь, касаясь нежной светлой щеки, обводит пальцем ставшие вдруг родными черты. Невозможные глаза сонно распахиваются и видит повелитель ответную улыбку, а тонкие руки обхватывают его ладонь, прижимают к лицу, к губам. И чувствует повелитель, как само его сердце откликается на ласку, замирает на миг от нерастраченной нежности, а потом начинает биться часто-часто. Хочется властителю весь мир положить к ее ногам, и слова любви рвутся с губ, но он сдерживает их, ибо нельзя давать никому — тем более наложнице — такую власть над собой, нельзя показывать слабость, нельзя…

Поэтому он просто наклоняется к этой непостижимой девушке и касается губ мягким поцелуем. И в ответ получает сотню — теплых, невесомых, словно солнечные лучи.

Но не следует долго предаваться неге, повседневные заботы уже ждут властителя, уже толпятся под дверью слуги, чтобы подать платье и завтрак, рассказать о происшествиях и просителях.

Поэтому царь делает знак рукой, а расторопный раб приносит резную шкатулку с отборными жемчужинами. Повелителю хочется хоть как-то наградить деву не отдавшую, но подарившую себя, целиком и полностью, не требуя ничего взамен. И приятно царю видеть удивление и восторг на лице невольницы, когда она поднимает крышку и запускает пальцы в жемчужины, набирает пригоршни перламутровых шариков, и смеется счастливо.

Властитель лежит, опираясь на локоть, и любуется своей женщиной, и неожиданностью для него становится лукавое выражение на лице наложницы, когда та придвигается к нему и рассыпает жемчужины по длинным черным волосам, разметавшимся по подушкам. Чужеземка пытается сохранить серьезный вид, важно кивает головой и произносит:

— Официально заявляю, что вы великолепны, повелитель.

Царь смеется, припоминая их вчерашний разговор, и притягивает к себе улыбающуюся девушку. И почему это он, властитель, ощущает себя слугой, которого только что похвалила любимая госпожа?

Вскоре все-таки приходится отослать девушку на ночную половину, а самого повелителя ждут государственные дела. Сколько же сил приходится приложить только для того, чтобы не отправить в течение дня рабов справиться, все ли в порядке с чужеземкой! Но нельзя давать подданным знать о том, насколько он вдруг стал зависим от синих глаз и тонких рук. Едва-едва хватает ему терпения дождаться вечера, когда можно будет забыть о заботах и вновь насладиться его новой наложницей.

Девушка заходит в комнату, проходит положенное количество шагов и опускается, преклоняется ниц. И царь вновь видит улыбку в уголках ее губ.

— Встань, сладкая. Иди ко мне.

Невольница легко вскакивает на ноги и радостно опускается на подушки рядом с повелителем.

— Почему ты всегда улыбаешься, когда встаешь на колени? Разве для тебя, рожденной свободной, это не унизительно?

— Нет, повелитель. По-моему, это действительно смешно. Думаю, если бы вы встали перед кем-то на колени, почувствовали то же самое. Того, кто по-настоящему свободен, нельзя сделать рабом. Такое он может сотворить с собой только сам.

Царь никогда не думал об этом, но чувствует, что невольница права — по-своему.