Девушка идет, словно плывет, так легки и плавны ее движения, что даже ни одна складка шелка не шелохнется. И мелодия следует за ней, подчиняется ритму ее невесомых шагов, и вдруг неожиданно меняется, будто бы все музыканты разом ударили по струнам и барабанам. Алое полотнище взметается в воздух, закрывая фигуру чужеземки, и точно множество серебряных молний пронзает ее. Невыносимо долгую и томительную секунду оно висит в воздухе и внезапно словно распадается на сотни розовых лепестков. Они кружатся, подчиняясь взмахам тонких рук, обвиваются вокруг гибкой фигуры, и только сейчас можно было рассмотреть, во что одета невольница. И от этого зрелища невольно перехватывает дыхание, а во рту становится сухо. Тело девушки изгибается, а движения рук, держащих мечи, настолько быстры, что кажется, будто они превратились в серебряные крылья.

Вначале повелитель лишь наслаждается невероятным танцем, течение которого едва уловимо глазом. Но постепенно он начинает узнавать все больше и больше знакомых движений — сам когда-то проходил обучение у хозяина мечей, и мог бы со временем стать учителем, если бы старшие братья не погибли во время кораблекрушения, когда путешествовали, чтобы набраться опыта.

И вдруг понимает царь — если это и есть танец, то танец смерти. Встреться хоть один человек на пути сверкающих клинков — и не выжить ему.

Повелитель встречается взглядом с глазами невольницы и едва удерживается от того, чтобы вздрогнуть, настолько они сейчас холодны, спокойны и равнодушны, непривычно светлые на фоне густой черной краски. Глаза демона, глаза убийцы. И странное чувство охватывает царя — будто бы стоит он на краю пропасти бездонной и смотрит вниз на бушующее море. И нет сил пошевелиться или отвести взгляд, нет сил даже вздохнуть глубоко или произнести хоть слово. Но танец по-прежнему прекрасен, а девушка, его исполняющая, еще прекраснее, только сейчас это красота молодого опасного хищника, как если бы властитель приказал выпустить из клетки пантеру и полюбовался бы на ее охоту.

Чужеземка приближается все ближе и ближе, ни на секунду не сбавляя темпа, не ломая резкого ритма, ее глаза по-прежнему горят ледяным пламенем, и повелитель ощущает страх, холодом пробегающий под кожей, и лишь плотнее сжимает губы, чуть сильнее прищуривает глаза, впервые ощущая себя в чьей-то полной власти, ведь сейчас он даже стражу позвать не в силах, даже пальцем шевельнуть не может. Но в тоже время сердце его словно бьется в такт музыки, сжимается от восторга и предвкушения чего-то неведомого. Все ближе и ближе подходит невольница, и все тяжелее дышит царь, словно воздуха больше не осталось в комнате.

Вечерний холодок

Туман укрыл

Деревья на равнине,

Вздымает ветер

Темных волн поток.

Поблекли краски,

Яркие доныне,

Свежее стал

Вечерний холодок.

Забили барабаны,

И поспешно

Смолк птичий гам

У крепостного рва.

Я вспомнил пир,

Когда по лютне нежной

Атласные

Скользили рукава.

Ду Фу.

Фатих:

И вот последний стремительный шаг — повелитель едва не забывает, как дышать — гулкий звон мечей, ударившихся о мраморные плиты пола, и девушка опускается перед царем на одно колено, склонив голову, стискивая в пальцах богато украшенные рукояти. И властитель видит ходящие ходуном узкие лопатки, слышит тяжелое дыхание невольницы, и наступившая внезапно тишина словно оглушает, давит на голову, не дает думать. И неясно, кто из них больше устал — танцовщица или зритель, оба едва ли не задыхаются.

— Виалль…

Девушка поднимает голову, и повелитель видит на ее лице улыбку — счастливую, яростную, чуть сумасшедшую.

— Виалль… — притягивает к себе разгоряченное полуобнаженное тело, покорное от усталости, ощущает под пальцами чуть влажную гладкую кожу, под ладонями — неистовое биение сердца.

И таким невозможным кажется обнять ту, кто только что была живым воплощением смерти, а сейчас послушно льнет к рукам, что хочется сжать ее изо всех сил, впечатать в себя, чтобы никогда и ничто не могло разлучить, разделить их. Тело чужеземки стройное и гибкое, но повелитель помнит, как двигались и проступали под этой гладкой кожей мускулы, с какой скоростью двигались хрупкие на вид запястья, сплетая из воздуха серебристые узоры. Прикасаться к ней все равно, что пытаться усмирять иссушающий ветер пустыни — сирокко, стихию, подвластную только богам.

Тонкие руки обхватывают повелителя за шею, и только сейчас понимает он, сколько раз уже они могли убить его, а вместо этого дарили ласки; невольница прижимается крепче, доверчиво трется раскрасневшейся щекой о плечо властителя, и что-то тихо бормочет:

— Так мало времени осталось, повелитель…

— Что? — царь чуть отстраняет ее, чтобы видеть лицо и сдвигает брови, — что ты сказала?

Наложница несколько раз быстро моргает, словно только что проснулась:

— Я… я не…

— Просто скажи мне, — властитель слегка сжимает пальцы, удерживая узкие плечи, и хмурится, увидев упрямо закушенную нижнюю губу. — Виалль. Почему времени осталось мало? Не думаешь же ты, что я тебя когда-нибудь отпущу?