Будет осень, под вечер

друзья соберутся твои.

Кто-то будет тебя обнимать,

говорить о любви.

Будешь ты равнодушна к нему,

безразлична к нему,

Ибо я в это время

незримо тебя обниму.

Бесполезно тебя новизной

соблазнять и манить,

Даже если захочешь —

не в силах ты мне изменить.

И наступит зима,

и песчаные бури клубя,

Набежит ураган,

и окрестность потонет во мгле.

Но иная, неслышная буря

охватит тебя:

Ожиданье, отчаянье,

боль и тоска обо мне.

И весна прилетит,

обновит и разбудит весь мир.

Зацветут маргаритки,

раскроется белый жасмин.

Ароматом хмельным и густым

переполнятся сны,

Но горечь разлуки

отравит напиток весны

Задрожат твои пальцы,

плетущие белый венок,

И в слезах ты припомнишь

того, кто сегодня далек.

Кто исчез и растаял,

как след на зыбучем песке,

Кто тебе завещал

оставаться в слезах и тоске,

В одиночестве биться,

дрожа, как ночная трава…

Вот заклятье мое!

И, да сбудутся эти слова!

Назрул Ислам.

В неровном освещении с трудом можно рассмотреть почти полностью зажившие рубцы от недавних ран — они покрывают тело с ног до головы. Впрочем, на лице тоже есть тонкий розовый совсем свежий шрам — от виска до подбородка. Сердце вдруг начинает биться как сумасшедшее. Когда я в последний раз видела Фатиха, на его лице тоже имелась рана от меча. Лоб, щека и борода были залиты кровью и словно бы превратились в гротескную маску.

«Не может быть, этого просто не может быть!» — убеждаю я себя, а сама уже едва ли не вжимаюсь в стекло, пытаясь рассмотреть еще хоть что-нибудь.

Его лицо кажется слишком молодым, по сравнению с тем, что я помню, но я почти ничего не вижу из-за темноты. Зато вдруг понимаю, что те неясные, чуть движущиеся тени за его спиной — это длинные распущенные волосы. На виске часть прядей пришлось сбрить, чтобы обработать рану, поэтому-то мне в первый миг и показалось, что у мужчины короткая прическа.

— … госпожа Шувалова, — кажется, женщина отчаялась добиться от меня хоть какой-то внятной реакции и зовет уже не в первый раз, — не хотите ли взглянуть на вещи, которые с ним были? Вероятно, это прольет свет на произошедшее.

Я киваю головой, все еще не в силах отлипнуть от капсулы, и все еще продолжая уговаривать себя не верить. И все же безумная надежда с каждой минутой лишь глубже запускает корни в сердце.

«Возможно, это просто какой-то маньяк пытался забраться в мой контейнер, когда я была в игре, или это один из работников хотел что-то поправить и свалился туда… Или это кто-то пытался сбежать по вентиляционным шахтам от преследования и упал… Или…»

— Госпожа Шувалова, это может как-то прояснить ситуацию? — вновь привлекает мое внимание менеджер, вернувшаяся с большой коробкой в руках.

Я нахожу в себе силы повернуться и сделать несколько шагов к ней, чтобы получше рассмотреть принесенные вещи.

В первую секунду у меня появляется ощущение, что женщина ограбила ювелирный магазин — в глазах рябит от блеска золота и драгоценных камней. Потом взгляд выхватывает среди всего этого разнообразия перстень с огромным бриллиантом. Я дрожащими руками вытаскиваю его и натягиваю на большой палец. Кольцо впору, его тяжесть стала уже привычной за последние два месяца, и это наконец-то убеждает меня, что все произошедшее реально. Мне удалось, мне действительно удалось спасти Фатиха.

— С вами все в порядке? — встревожено спрашивает женщина, и я только тут замечаю, что плачу.

— О да! Все просто замечательно! — размазывая по лицу слезы, начинаю смеяться. — Все просто великолепно! Я счастлива, как никогда в жизни!

— Так вы знаете этого человека?

— Да. Это мой будущий муж. Просто я до этого никогда не видела его без бороды.

— Значит, полицию вызывать не надо? — у нее на лице огромными буквами написано нежелание оповещать власти о том, что в работе «Второй реальности» произошли такие серьезные накладки.

— Конечно! — мне и самой не нужны вопросы и лишние разбирательства, — и я даже не стану подавать на вас в суд!

На лице менеджера написано глубокое облегчение — еще бы, разом разрешилось столько проблем, и она счастлива, кажется, не меньше меня.

— Когда он очнется? — спрашиваю, снова вернувшись к капсуле и прилипнув к прозрачной поверхности.

— Через двенадцать с половиной часов.

Я киваю.

— Оставьте нас, — и отворачиваюсь от нее и кладу ладони на толстое холодное стекло, потом и вовсе прижимаюсь к нему щекой.