Совсем не я.

Гнев заполняет меня целиком, растекается по венам, горячий, яростный, кипящий. Он сильнее усталости, сильнее страха, сильнее этой гнетущей темноты, которая, казалось, уже накрыла меня с головой. Я сижу на койке, спиной к холодной стене, и слушаю, как Кобра ходит по камере, мерно, лениво, будто кошка вокруг измученной добычи. Она наслаждается. Она ждёт.

Я чувствую её взгляд, чувствую, как он скользит по мне, ищет, где слабое место, где последняя трещина, куда можно вбить клин.

— Что, Барыня? Задумалась?

Я не отвечаю.

— Видишь, тут никто долго не терпит. Чего ты держишься? Думаешь, что-то изменится?

Шаг. Ещё шаг. Она приближается.

— Все ломаются. Ты не будешь исключением.

Её голос низкий, вкрадчивый, почти заботливый. Она хочет, чтобы я поверила. Чтобы я сама приняла этот конец.

Я поднимаю глаза и встречаю её взгляд.

И я улыбаюсь.

Кобра замирает.

Это длится доли секунды, но я вижу, как в её глазах что-то меняется. Она этого не ждала. Она ждала отчаяния, слёз, страха.

Но страх прошёл.

Страх сгорел вместе с последними остатками слабости.

— Ошибаешься. — Мой голос ровный, холодный, и я вижу, как Кобра хмурится.

— Что?

— Я не сломаюсь.

Она делает шаг назад, как будто неосознанно, потом сжимает губы, её пальцы нервно дёргают край рукава.

— Посмотрим. Ведь это только начало. Кто ты без Мамки? Ноль без палочки! Думаешь начальник заступится? Так все…надоела ты ему. Он теперь Машку к себе зазывает. Тебя я что-то у него не вижу. Все. Любовь прошла завяли помидоры. Не хочет уже тебя. Долго не давала. Добрее надо было быть.

— Да пошла ты. — Я медленно встаю. — На хер!

В руках блеснуло лезвие Ларисы.

— Подойди и я тебе кишки выпущу! Мне все равно восьмерку дали. Накинут еще парочку я не расстроюсь!

Она не отвечает. Она не привыкла к такому.

Она привыкла ломать.

А я не сломалась.

Я смотрю на неё, потом на других, кто наблюдает из своих углов, кто смеялся, кто шептался за спиной. Теперь они смотрят иначе.

Потому что в этой игре поменялись роли.

Я больше не жертва.

Я та, кто будет мстить.

Я не доверяю интуиции. Не тот я человек, чтобы верить в шестое чувство или знаки. Но с Анной — всё не так. С ней у меня внутри каждый раз срабатывает что-то другое. Животное. Не логика. Не расчёт. Что-то дикое и упрямое шепчет, что её ломают. Целенаправленно. Медленно. Грязно. А я стою, как последний мудак, и ничего не делаю.

После её встречи с так называемым «свидетелем» я не спал. Не ел. Просто сидел, курил одну за одной и перебирал в голове лица, фамилии, события. Что-то в ней изменилось, когда она вернулась. Не сразу. Но я видел. Она стала тише, будто в ней что-то отравили.

Я поднял бумаги. Кто назначил свидание? Фамилия — Кравцов Дмитрий Сергеевич. Бухгалтер, якобы бывший сотрудник их семейной компании.

Я пролистал реестр — такого имени нет. Ни в штате, ни в списках подрядчиков, ни в ближайших кругах. Пусто.

Я связался с бывшим юристом фирмы — тот, правда, говорил, как будто у него паяльник под рёбрами. Сначала врал, потом мямлил, потом просто бросил трубку. Достану. Достану и выжму.

Я не знаю, на что рассчитывает Виктор Брагин, но, судя по всему, он уверен, что она не выйдет. Что система сделает за него всю грязную работу. Что она сломается.

А я — чёрт возьми — не могу на это смотреть.

Дома было не легче.

Настя — моя маленькая, любимая девочка — сидела на полу с учебником, ноги под себя, волосы в две косички. Каждый раз, когда я смотрю на неё, внутри становится немного тише. Она ещё верит, что добро побеждает.

— Папа, а у тебя была когда-нибудь любовь? — вдруг выдала она, глядя на меня снизу вверх.

Я застыл.

— С мамой? — спросил я, не поднимая глаз от чашки.

— Нет. Настоящая. Чтобы сердце било сильно-сильно.

Я смотрел в тёмную поверхность чая и молчал. Настя ждала. А потом просто вздохнула и сказала:

— Ты просто не хочешь говорить. Но мне кажется, что ты папа влюбился!

Я чуть не выронил чашку. Она слишком взрослая. Она всё видит.

Илья, старший, зашёл позже. Громкий, раздражённый, под потолком витает его подростковый максимализм, подогретый гормонами и обидами.

— Ты опять в тюрьме до ночи сидел? Тебе плевать, что у Насти олимпиада?

— Я был занят.

— Конечно. Ты у нас теперь мегазанят.