Машина дернулась и тронулась с места.

— В другой раз, — пришлось повысить голос, чтобы мальчишка услышал. — Шумно, поговорить не сможем.

— Обещаете?

— Обещаю.

Примерно минут через десять девочки устроили хоровое пение, втянули в него всех парней. Коллектив второго грузовика поддержал хорошее начинание и над селом понеслись звонкие молодые задорные голоса, распевавшие все подряд. «Пионерская походная», «Взвейтесь кострами». Пели и пионерские, и комсомольские, и народные. И даже те, которые я успел подзабыть.

'Утро! Утро начинается с рассвета.

Здравствуй! Здравствуй, необъятная страна.

У студентов есть своя планета, — Это… это… это целина!'

«Эх, хорошо в стране советской жить! — мелькнула радостная мысль. — Но, кажется, эту песню еще не придумали. Отбирать хлеб у поэта-песенника не буду. Да и воровство это, как не крути, — усмехнулся про себя. — Пусть никто никогда не узнает, но я-то буду знать».

Так и ехали, ребята пели, я думал о конфликте с завуче и прикидывал, как бы узнать корни этой непонятной неприязни. Что не так с Зоей Аркадьевной? И что не так со мной с ее точки зрения?

Выбиваюсь поведением из общепринятой педагогической манеры? Да вроде веду себя вежливо, ни в чём криминальном не участвую, просьбы выполняю, инициативу даже проявляю. Это с моей точки зрения. А с точки зрения завуч похоже мое поведение и манера общения выглядят чересчур слишком свободно и даже независимо для сельской школы?

Неужто жизнь в будущем наложила на меня, пенсионера, рожденного в Советском Союзе, неизгладимый отпечаток и он настолько просматривается, что завуч глубинным инстинктом что-то считывает, но никак не моет понять, что со мной не так.

Собственно говоря, последние годы жизни на пенсии в том моем прошлом, я жил как хотел. Мог себе позволить говорить и делать, что хочу. Вернее, называть вещи своими именами, без всяких там экивоков называл подлецов подлецами, дураков дураками. Бояться мне было нечего, зацепить меня тоже некем: ни семьи, ни детей, ни внуков… Прижать нечем. Поэтому и я разборки с местечковым главой влез, с квартальной спорил, за мост воевал, пенсионерок-соседок во всех начинаниях общественных поддерживал.

И впрямь что ли Зоя Аркадьевна чует во мне чужака, потому и срывается в агрессию? Слабо вериться, надо копнуть поглубже в этом направление, выяснить, что за дела. И принять меры к устранению конфликта. Потому как для моих целей завуч по воспитательной работе ой как нужна, хотя бы лояльно настроенный завуч.

Зоя Аркадьевна Шпынько, поджав губы, долго смотрела вслед грузовику, который увозил со школьного двора молодого столичного специалиста. Машинально кивала и здоровалась с детворой, родителями и коллегами, которые заполняли школьный двор, торопясь на занятия. Вот-вот прозвенит звонок, приглашая всех на уроки. В школе сегодня будет не так громко, как обычно. Хотя малыши по части шалостей, беготни и криков превосходят все средние и старшие классы вместе. И все-таки, все-таки Зоя Аркадьевна любила эти две недели сентября, когда в школе на занятиях оставались только младшие классы.

Нет, работы меньше не становилось. Бумажная работа она как снежная лавина, ее никогда всю не переделаешь. Даже несмотря на тою что Зоя Аркадьевна очень ответственно относилась к своей должности и с своим обязанностям. Обычно на педагогических районных собраниях товарища Шпынько не просто хвалили вышестоящие руководители, но ставили в пример другим своим коллегам, как самую исполнительную.

— Опаздываешь, Лесовой, — строго отчитала четвероклашку Зоя Аркадьевна, выглянула за калитку, оглядела пустую сельскую улицу, подождала минутку, слушая, как трезвонит звонок, разносясь далеко по селу, затем закрыла дверцу на щеколду и неторопливо пошла к школьному зданию.

На крыльце остановилась, оглянулась, покачала головой, но уже через секунду выпрямилась, встряхнулась и решительно прошла в свой кабинет.

— Дерзкий, проблем не оберёмся, Юрий Ильич, — спустя время вещала Зоя Аркадьевна в кабинете директора. — Приструнить бы его. Я понимаю, столичное образование, коренной москвич, но поведение Егора Александровича выходит за рамки. Может у них в столицах так принято, но у нас, сами понимаете… — завуч развела руками.

— За какие рамки, Зоя Аркадьевна? Ну что вы такое говорите! — оторвавшись от документации, уточнил директор.

— За рамки советского учителя! А как он себя с детьми ведет? Это же недопустимо! Словно одногодка! Он им кто? Старший брат? Друг? Сват? Он им учитель! Ведет себя, как мальчишка! Юрий Ильич, я категорически настаиваю, чтобы вы лично поговорили с Егором Александровичем, объяснили, что да как. К вам он прислушается… Все-таки вы мужчина… — с сомнением закончила Зоя Аркадьевна.

— Думаете? — усмехнулся Юрий Ильич, отрываясь от документов.

— Уверена! — вспыхнула завуч. — Мне…сложно найти подобающие слова. Не могу достучаться! Егор Александрович меня будто не слышит! — посетовала товарищ Шпынько. — Чему их нынче учат в институтах? — покачала головой Зоя Аркадьевна.