Item еще же мне захотелось узнать что-нибудь о степенях [совершенства] святых и об их достоинстве. И сказал Иисус Христос, любезный Младенец: «Иоанн Креститель и Мой возлюбленный Иоанн, сии предо Мной в равной степени [совершенства]». Потом я хотела узнать, в самом ли деле святая Мария Магдалина и святой Петр [811] стяжали ту же награду, что девы. Он отвечал: «Да, ибо великая любовь их к этому привела», и поведал мне также о многих святых, в сколь великом достоинстве и совершенстве обретаются оные. Но особо меня интересовал святой Бернард, поскольку он пишет о созерцании Бога душой после сей жизни, по оставлении сей юдоли печалей [812] . Младенец ответил: «Что написал Бернард, то он написал в подлинной любви, будучи восхищен в Меня в столь великом и сладком веселье, что полагал, что всем людям в той же самой истине доступно для разумения то, что с ним приключилось, ибо Я и есть та чистая Истина, которая через него писала и говорила».

Item мне хотелось узнать о чистой сущности Божией и о деяниях Бога вовне во всяких творениях [813] , а равно порядке, заведенном на небе. Но нежный младенец Иисус Христос мне благостно отвечал и поведал с сугубою благодатью: «Как может твое сердце принять, чего не может объять ни единое сердце и о чем не умеет поведать ни единый язык?»

Item у меня явилось страстное желание, чтобы Он побеседовал со мной человеческими и плотскими словесами. И тогда мне было в ответ: «Разве не слаще и не очевиднее то, что у тебя на сердце или в душе и что ты уразумеваешь в истине, нежели то, что говорят тебе на ухо?» Иногда я Ему говорила: «Возлюбленное Чадо мое Иисусе, даруешь ли мне завтра что-либо благое?» А Он отвечает: «Дам тебе особую благодать». И сего моя истина Иисус Христос никогда не нарушает; особенно сие со мною случается, если я собираюсь принять нашего Господа.

Со мной в этом году, когда я хотела принять нашего Господа, дважды происходило вот что. Едва я приходила к заутрене в хор и хотела читать мои Paternoster, у меня начиналась речь, о которой я многократно писала, причем с самой обильной благодатью и сладостью. Речь продолжалась долго, и мне должны были принести нашего Господа в светелку, где я обыкновенно молюсь. В ней я просидела до первого часа, не в силах о чем-либо молиться или что-либо делать. Но великая благодать и сладость у меня оставалась, как это со мною неизменно случается благодаря благости Божьей, когда мне сообщается речь.

Но особенно сильная благодать была мне дарована в день святого Августина [814] . Ко мне опять пришла речь, я же приняла нашего Господа. Великий благодатный дар, сообщаемый мне, заключался в том, что с тех самых пор я вовсе не чувствую в таинстве материи хлеба, но ощущаю лишь великую сладость и восхитительный вкус, с которым Он проникает мне в сердце и душу. Обнаженную истину, в которой Он нам сообщил Свою священную кровь и плоть, я восприняла таким образом, словно кровь и плоть присутствует предо мною, как будто я ее вижу телесно и вкушаю ее и пью ее совсем так, как нас наставляет тому святая христианская вера. Так она для меня вожделенней и гораздо желанней, нежели в материи хлеба, поскольку дарует мне могучую силу в истинно христианской вере. Я люблю принимать нашего Господа вместе с моим конвентом, ибо тогда я постоянно испытываю особую благодать [815] .

А еще я не могу видеть, как какой-нибудь человек принимает нашего Господа, без того чтобы пожелать принять Его с ним. И когда я вижу какого-нибудь человека в болезни или другой какой-то печали, хочется мне, чтобы он принял нашего Господа, ибо кажется мне, что так ему будет подана помощь во всяких делах. Если я вижу, что какой-нибудь человек пребывает в тяжкой болезни, скорби, бесчестии, то хочу сама сие испытать в совершенной любви и Богу во славу. Мне кажется, что нет ничего настолько тяжелого, чтобы я не могла сего вытерпеть ради того, чтобы Он меня возлюбил. И у меня на глазах никогда не умирал ни один человек, чтобы я не захотела отправиться с ним в вечную радость. Мне было дано, что однажды я видела некоего человека лежащим на смертном одре и смогла помолиться о нем, сколько ни пыталась, только после того, как он исповедался. Одна из наших сестер призывала меня к тому, чтобы я помянула нашего основателя — его годовщину как раз отмечали [816] — и попросила Бога о нем. Я стала молиться со сладостной радостью, в которой мне было открыто, что Бог охотно слышит мои молитвы о нем, и молилась о нем весь год напролет с совершенным усердием, как только могла перед Богом при недостойном моем житии. В день святого Андрея [817] он в огромной радости был взят у меня. А какова бывает та радость, когда у меня берется душа, я не могу выразить словом, потому что радость сия мне сообщает несомненное познание сладкого упоения радостью вечной, а также могучий путь обнаженной, чистой истины. Души у меня принимаются в великие праздники либо в дни тех святых, которые им были особенно дороги. Временами мне также даруется, что за человека, прозябающего во грехах и пороках, к которому охотно бы проявила милосердие и снисходительность, я не могу помолиться, кроме как произнести такие слова: «Господи, помилуй всех грешников». Ну, а что за этим последует, я оставляю чистой истине Иисусу Христу.

После этого, в святой день Рождества, проснулась я в великой, сладостной благодати и встала. Весь этот день, да и во всё время праздников, Бог предстоял предо мной мощными дарами Своей благодати. Особенно в день Нового года явилось мне в сердце возвышенное струящееся имя «Иисус Христос» со сладостной силой и принуждало меня упоминать имя Иисуса Христа в моих Paternoster при каждом прошении. Пришла обычная речь, о которой я много писала, а в день моего господина святого Иоанна и октаву после него [818] я стяжала необычайную благодать и дары милосердия.

Item в purificatio [819] нашей Владычицы [820] сестры решили принять нашего Господа, однако позже, чем в прочее время. Я была этим весьма недовольна, ибо не имела благодати на то, чтобы в столь поздний час принимать нашего Господа. Тогда на помощь мне явился Своей сладостной благодатью наш верный Господь Иисус Христос, что послужило мне к вящей радости и веселью. Весь тот день я получала столь великую благодать, что на протяжении дня и даже до ночи оставалась без пищи. Но едва день миновал, радость моя смешалась со скорбью, ведь ко времени вечерней молитвы мной овладело молчание. Оно связало меня и продолжалось вплоть до заутрени, ибо мой любезный младенец Иисус Христос возвестил мне в тот праздник, что мне надлежит весьма пострадать, и я, да и все, кто окажется подле меня, будем думать, что близка моя смерть. Тогда я спросила, умру я или стану здорова. А Он сказал: «Сие предоставь Моей благостыне». И сие совершилось на мне. Едва оставили «Аллилуйя» [821] , меня каждый день, ближе к полудню, стало посещать связанное молчание с сугубой скорбью и продолжаться вплоть до заутрени. В среду по окончании масленицы [822] я начала вновь принимать пищу с великою скорбью, как писала прежде об этом. К тому же всякий день после заутрени я читала мои Paternoster. Начиная с заутрени и до полудня мои силы были словно рассеяны, так что мне нередко казалось, что моя жизнь близится к завершению. Но всё же помощью Божией я смогла исполнять все молитвы и выдерживать пост. После полудня ко мне опять возвращалось скованное молчание с великой скорбью и болью. Оно продолжалось в течение всего постного времени.

Как-то в среду, после Letare [823] , я отправилась на заутреню в хор и услышала, как поют антифон к «Benedictus» [824] [825] . Страсти Господа моего столь глубоко пронзили мне сердце, что я принялась восклицать — то до шести, а то до семи раз, — и это продолжалось до кануна Пальмового воскресенья [826] . Из-за криков я так охрипла, что у меня совсем пропал голос, и хотя сие мне доставляло страдание, но я воспринимала всё с радостью. (В какой любви Он мне сие сообщил, о том я еще напишу.) Оная хриплость была у меня отнята дня через три. По окончании криков ко мне стала потихоньку возвращаться обычная речь со сладостной силой. В это время я не могла ни молиться, ни читать дневные часы и не умела направлять мое созерцание и мои помыслы на страсти нашего Господа. Однако имя «Иисус Христос» давалось мне с силой, и я его усердно выкрикивала в сладком упоении сердца. Поскольку я не умела предаться ни помыслам о страстях моего Бога, ни созерцаниям оных страстей, то вверглась с именем Иисуса Христа [на устах] в эти самые страсти и повторяла по пяти раз пяти знакам любви: «Иисусе Христе, мой сердечно Любимый, смилуйся надо мною! Иисусе Христе, пречистая истина, научи меня истине! Иисусе Христе, сладостная любовь, наставь меня и в любви! Иисусе Христе, бездонное милосердие, поспеши мне на подмогу!» — и говорила много других слов, похожих на эти. А еще Божией благостыней мне был указан надежнейший путь к вечной жизни: как вовсе без боязни и страха отправиться в смерть, словно в постель. Такую силу я обретала в божественном доверии к милосердию Божию и столь сладостное стремление войти в вечную радость! Уже в понедельник после Пальмового воскресенья я снова могла вычитывать мои часы и молитвы, впрочем, ничего кроме Paternoster и «Ave Maria». Сии я еще могла прочитать в первой половине дня, но после полудня снова лежала в скованном молчании вплоть до заутрени.