— Ложиться в больницу! — Она развела руками. — Наблюдать, искать причины, лечить. Принимать лекарства. Как все люди делают.

Петров недовольно крякнул, почесал синий от щетины подбородок. Тяжело посмотрел на нее из-под бровей.

— Это все из-за Лихолетова, — пробормотал он, понижая голос, чтобы не слышала Вера. — Вот причина. И лечение я знаю.

— Да неужели? — Любовь Владимировна усмехнулась, оглянулась на дверь. — Может, отвезешь тогда меня домой?

— Не ерничай, а послушай меня. — Петров со звоном отбросил вилку и устало потер лицо. — Помнишь, когда ты лечила Ивана, то предлагала ему совсем забыть про Мадрид? Ты ведь можешь так сделать, правда? — Его глаза блестели в полумраке кухни. — И вот я подумал… А что, если бы Вера смогла забыть об Иване?.. А?

— Подожди-подожди… Ты что это задумал?

— Люба, я прошу тебя…

Она оторопело смотрела на него.

— Ты же сам их познакомил!

— Люба, тише…

— Ты сам их познакомил! — перешла она на злой шепот, стуча кулаком по подлокотнику своего кресла. Оно жалобно заскрипело. — Ты много лет пудрил мальчику мозги, послал его на верную смерть, а теперь хочешь стереть память собственной дочери?!..

На последних словах ее голос сорвался. Петров не перебивал, не спорил, только хмурился все больше. Отдышавшись, Любовь Владимировна холодно закончила:

— Ты осознаешь, какое ты чудовище?

— Давай без этого, — устало попросил Петров. — Она едва выкарабкалась после смерти матери. Я просто хочу ей помочь.

— Как? Стерев ей память о том единственном хорошем, что было в ее жизни? Может, и о матери пусть забудет? Давай вообще все уберем, чего мелочиться. Будет у тебя идеальная дочь, которая ничего не чувствует. Как эти твои… — Она кивнула неопределенно, но Петров ее понял.

— Люба. — Он угрожающе подался вперед, до боли сжал ее запястье своей волосатой лапищей. — Не заставляй меня делать то, что я не хочу. Я попросил тебя по-человечески.

Любовь Владимировна с тревогой оглянулась, но помочь ей было некому. Где-то в спальне Москвитин гремел ящиками, будто проводил обыск. Вера притихла — казалось, она прислушивается к разговору на кухне.

— Ничего не выйдет, потому что она не захочет этого, — тихо возразила Любовь Владимировна. Это был ее последний и самый важный довод — но и его оказалось недостаточно. Упрямый Петров растянул губы в улыбке, больше похожей на оскал.

— Любонька, — сказал он ласково, — не юли. Мы оба знаем, что это не помеха. Ты же профессионал, кандидатскую по гипнозу защищала. Я наводил справки.

Любовь Владимировна горько усмехнулась. Требовать невозможного, угрожать, запугивать, притом совершенно не разбираясь в предмете, — в таких делах Петрову не было равных. Человек, что называется, на своем месте.

— Хорошо, — кивнула она. — Будь по-твоему. Но если не получится — ты оставишь меня в покое. Мне нужна полная тишина.

— Сделаем, все сделаем, — закивал обрадованный Петров.

Он хотел снова взяться за ручки, чтобы отвезти Любовь Владимировну к Вере, но та остановила его жестом. Развернувшись на колесах, сама перевалила через порожек, покатила по скрипучему паркету в зал, где осталась Вера.

— Москвитин! — распоряжался вдогонку Петров. — Ша там! Притихни пока!

Разворачиваясь в коридоре, Любовь Владимировна разминулась с Москвитиным. Он как раз вынес из комнаты полную коробку какого-то барахла. Приглядевшись, Любовь Владимировна увидела фотографии Веры и Вани в рамках, те самые карты и записи с трюмо, набор подарочных рюмок в коробке, электробритву, военную форму… Похоже, Петров и впрямь не рассчитывал на отказ. Он уже начал действовать.

Вера сидела в той же позе, привалившись к пустому теперь трюмо, но больше не плакала, только смотрела перед собой, не замечая никого. Петров склонился над ней, осторожно подхватил под лопатки и коленки, поднял и перенес на софу. Та даже не скрипнула, будто Вера ничего не весила — бесплотный дух, пустая оболочка. Она лежала на спине, глядя в потолок, и только ее птичья грудка волновалась, вздымаясь и опадая.

Любовь Владимировна приблизилась к изголовью. Сняла с шеи золотой медальон на цепочке — подарок покойного мужа. Подняла его на вытянутой руке точно над головой Веры. Медальон закачался.

— Смотри на маятник, — попросила Любовь Владимировна. — Глубокий вдох, медленный выдох… Тебе хочется спать… Твои глаза закрываются…

Вера послушно следила за медальоном, и взгляд ее соловел, веки тяжелели. Она несколько раз моргнула, глубоко вдохнула раз-другой — и гипнотический сон взял над ней верх. Он не был в точности таким, как обычный человеческий сон: глаза Веры продолжали следить за маятником из-под ресниц, Любовь Владимировна видела это по трепещущим векам.

— Ты спишь, — повторяла она. — Слушай мой голос… Когда я досчитаю до одного, ты забудешь, кто такой Иван Лихолетов. Когда я хлопну в ладоши, ты проснешься.

Еще не поздно было остановиться. Но у двери, сложив на груди руки, стоял Петров. Когда Любовь Владимировна обернулась, он медленно ей кивнул.

— Пять, — сказала она. — Ты видишь его лицо. Оно расплывается, тает в тумане. Ты забываешь его черты. Они больше ничего для тебя не значат.

Лицо Веры вздрогнуло, нахмурилось. Она задышала чаще. Это не сработает, думала Любовь Владимировна, наблюдая за Верой. Если она дочь своего отца, то не отступится просто так. Чем глубже проросло — тем сложнее будет выкорчевать.