Шрифт:
И дальше.
„...Не верь мне, я не столь отчаялся. Больше того, я стою на пороге утверждении мир высок и прекрасен — для тех, кто достоин его. Я рожаю себя и вынашиваю, очень редко прибегая к анестезии. Я хочу утверждать, и я знаю, что я прав."
Дима был прав.
Робинзоны среди Пятниц, а может, сами Пятницы, мы старались, очень старались исправить двойки по неусвоенному предмету молчания. Собственно, с ног до головы мы давно уже были этой самой новейшей формой эмоциональной информации. Но в Лиховом переулке в Москве штормило посильнее, чем на Курилах. Дима еще писал мне о каких-то планах, но матери, после нескольких обысков, он уже сказал: „Я все равно уеду. Не сейчас, так позже. Не через Финляндию, так через Израиль. Если я останусь, я сяду ".
Конечно, он бы сел. Кто сомневается?
Но далеко не все, кто мог сесть, сели. Может быть, потому, что не все хотели уехать...
Новейшая форма эмоциональной информации.
„ ...Я ждал Рафаэля в Питере. Решено было ехать поздно вечером. Было легче сесть в машину, где я мог по крайней мере три часа оставаться в кабине, полулежа, конечно... было куда проще нырнуть в багажник. Меня интересовало только одно — ССС. Служба сторожевых собак. Я ненавидел их после армии. Откормленные, с первого же прыжка к горлу бросающиеся твари. Рафаэль израсходовал три диоровских дезодоранта, опрыскивая снаружи и изнутри. По моим подсчетам, с момента моего перемещения в багажник и до КПП должно было пройти около полутора часов.
Я лежал на спине, упершись ногами в бок машины с такой силой, что ушанка налезла мне на нос. Машина стояла. Мое сердце билось так громко, что казалось невероятным его не услышать. Глупо, если они не употребляют простейший стетоскоп. Я услышал, как Рафаэль открыл дверь машины. Два голоса переговаривались под скрип снега. Слов не разобрать. В какой-то момент все закрыло горячей темной волной. Вот достойный финал! Загнуться в багажнике. Откроют, как крышку гроба. Но зажигание не было выключено. „Семенов, — крикнул кто-то, — позвони на восьмой!.. “ Снег хрустит, думал я, так по-русски. Так сухо хрустит снег... Машина тронулась. Я отвинтил крышку фляжки и, заливая лицо, отпил, сколько мог. Не думать! Не думать! Только не думать. Был момент, когда я начал читать молитву. А машина все поворачивала и поворачивала, проскочили какую-то разухабистую музыку, провал, опять провал, я был весь мокрый, как новорожденный... Иди к дьяволу, сказал я сам себе, со своей литературщиной! Машина стояла, ключ поворачивался и никак не мог в замерзшем замке. Наконец замок лязгнул, и вместо крыши какого-нибудь там американского посольства я увидел тяжелые (все те же!) заснеженные лапы елей. „Садись в машину, быстро!“ — сказал Рафаэль. Я выбрался почти на четвереньках, холодный ветер прохватил меня насквозь. Рафаэль пил из моей фляжки. „Ничего... — сказал он, — не огорчайся... " — „Где мы?“ — спросил я как идиот. „У них... как это по-русски?., забастовка, засранцы, мать! Нашли время, кретины... “ — „У кого?" — я все еще не понимал „У финских таможенников. Граница закрыта""
Первая попытка покинуть Город Чудаков успехом не увенчалась. Зато теперь Дима знал: других вариантов у него нет.
Мне тоже никак не удавалось разглядеть в окружающем приметы Бога.
Помню крошечную гнилую заставу.
Кажется, Медвежка, Итуруп.
Пятилетний пацан на скалистом берегу. У пацана одинокое взрослое лицо. Он кутается в старую телогрейку. Из бухты несет туманом — мерзким, промозглым.
„И раз! И два! Начали!..“
Сейчас, задним числом, я думаю: многие, очень многие, и вполне сознательно, строили в те годы ковчеги.
Спасительные спасательные ковчеги.
У некоторых они отличались большим тоннажем, на другие можно было загрузить пару-другую тварей. Чистых или нечистых, не мне судить. Братья Ш., например, не очень мне симпатичные, отплыли на своем ковчеге, разумеется, нелегально, в Швецию. Рябой Шурка С., я всегда радовался возможности пофилософствовать с ним на берегу Шикотана, сбежал в Японию.
Но, конечно, не обязательно связывать понятие ковчег с плавсредствами.
Одни строили ковчег, срочно вступая в партию, другие торопились жениться на еврейке, третьи защищали диссертации на вечные темы марксистских взглядов на то, на другое, наконец, на третье.
И чем активнее власти препятствовали постройке ковчегов, тем активнее шла работа.
Я сам строил ковчег — возлагал надежды на книжку.
„Иногда я думаю, что уехали все. Осталась только шайка геронтов за кирпичными стенами да пустая, дохлыми танками заставленная страна.. .“
К счастью, Дима ошибся.
Он не мог не ошибиться — отчаяние плохо влияет на зрение.
Горше всего терять берега, которые принадлежат тебе только по праву чуда. Я, например, не собирался, не хотел их терять. Я лучше что-нибудь другое поменяю. Скажем, как у Дарвина, если помните:
„Не во власти человека изменить естественные условия жизни: он не может изменить климат страны, он не прибавляет никаких новых элементов к почве, но он может перенести животных или растения из одного климата в другой".
Каждый переносил из одного климата в другой что-то свое.
Девонская ископаемая акула, ганоидная рыба, эогиринус, сеймурия, триасовый иктидопсис, опоссум, лемур, шимпанзе, обезьяночеловек с острова Ява, Паюза, римский атлет.
Нет, мне не хочется, чтобы таблица Вильяма К.Грегори завершалась лицом римского атлета. Если даже Б.М.Козо-Полянский прав и наша эволюция завершена, пусть лучше там, на вершине таблицы, светится бледное лицо Димы Савицкого.
Ниоткуда с любовью.
Но мой ковчег строился плохо.
Я вдруг устал, слова не давались. Собственного отчаяния оказалось мало: я выбрал не Деметру, а Тропинина.
Ко всему прочему, мой Тропинин вел себя странно.
Если в руки Тропинина попадала бутылка с водкой, он не вскрывал ее тут же хорошо поставленным ударом о подошву сапога. Он почему-то прятал бутылку нераспечатанной в карман палатки. „Ночью дул ветер, палатку болтало, водка в бутылке булькала..."
Надо же! У любого нормального островитянина она булькала бы в желудке.
„Я не получил никакой эмоциональной информации, я только немного узнал, какая там у вас погода..."
Дима мог не смягчать свои слова. Но он их смягчал.
„У меня есть прекрасный человек — Алена. Когда я познакомил ее с одним своим другом, который разрывается от талантов, она насторожилась. И только когда он в чем-то лажанулся, она поверила в него..."