Я лажанулся.

Я построил ковчег, но он не мог отойти от берега. Я написал не о Деметре, не о ее вечном плаче, я написал о Михаиле Тропинине, который, в принципе, должен был быть мною, а оказался чем-то вроде пухлого облачка на плече вулкана. Всем виден, но эфемерен. Да и виден пока ветра нет.

Однажды в Южно-Сахалинске я увидел на балконе мальчишку-татарина. С помощью расщепленной соломинки он пускал мыльные пузыри. Он сам сиял как пузырь. Его голос дрожал от восторга и торжества при каждой удаче. „Пузиры! — торжествующе вопил он. — Мыльный пузиры!"

Пока Деметра искала дочь, мир страдал, поля не давали урожаев. Пока Тропинин искал любовь, мир продолжал цвести, менялась только погода. Деметра нашла в себе силы возненавидеть собственного брата, отречься от божественной сути — ради дочери, а Тропинин боялся возненавидеть даже врага (особо изощренная форма гипокризии) — ради любви.

Он, Тропинин, боялся необратимых решений. Он боялся схватить катящийся апельсин, боялся принять решение.

Как странно.

В истинной жизни тот же Тропинин активно строил ковчег, женился на еврейках, убегал в Швецию и Японию, защищал диссертации на тему вечных марксистских взглядов, вдохновенно жрал водку...

Пузиры. Мыльный пузиры.

Сопротивляемость давлению извне...

Повесть о путешествии Михаила Тропинина на Курильские острова была написана.

Но я действительно здорово лажанулся — ее напечатали и кто-то ее даже похвалил, наверное, А.Запорный. Хорошо, в тот год несколько месяцев я провел в поле.

Океан.

Над островом Кунашир душным облаком цвело лето.

Ободранные сухие сосны, красные лианы, желтый бамбук, желто-зеленые фумарольные поля на плече вулкана Менделеева, дырявые металлические листы на рулежке летного поля.

„Девушка, во сколько уходит последний борт?“

„В семь тридцать.“

„Это точно?"

„Тебе что, поклясться?"

Запущенные пустующие бараки, один из них принадлежал нам.

В жизни не встречал более уютного места.

Скрипучие рассохшиеся полы, грузно, опасно прогнувшиеся потолки, кирпичная печь, густо потрескавшаяся после землетрясения. Пауки заплетали углы, каждое утро мы смахивали паутину бамбуковым веником, но за ночь мрачные геркулесы бесшумно и упорно восстанавливали все уничтоженное.

Вьючные сумы, нары, на нарах раскатанные спальные мешки. Подоконники забиты пустыми бутылками — виски „Оушен" и „Сантори" с пляжа, коньячный напиток „Звездочка" из кафе „Восток". Говорят, коньячный напиток „Звездочка" американцы использовали во Вьетнаме как противозачаточное, но Серега С., наш практикант, этому не верил. Он называл „Звездочку" кессоновкой. После хорошей дозы этого противозачаточного мозг действительно вскипал, как кровь водолаза, ненароком выдернутого на дневную поверхность с больших глубин.

Известка со стен давно облезла.

Единственную более или менее сохранившуюся плоскость украшали доисторические (по стилю) рисунки, выполненные нами и скучающими солдатиками из обслуги аэродрома. Для солдатиков наш барак стал тайным, чертовски желанным клубом. Здесь самый забитый солдатик мог смело высказывать свои взгляды о небесной механике или брать в руки кисть.

„Это что ты изобразил?"

„Это роза."

Ну роза и роза. Кто спорит? Может, солдатик имел в виду свою далекую девушку. Неважно, как это выглядело на стене. Серега, например, вообще не умевший рисовать, просто приставил к стене свою босую большую ногу и обвел ее по периметру масляной краской. Он так видел мир.

А оказались мы в Менделееве случайно.

Нам полагалось ждать своего судна в Южно-Курильске, но из Южно-Курильска нас выперла милиция.

Чепуха в сущности.

В Южно-Курильске я и Серега решили малость отдохнуть.

Серега С. был сыном замдиректора нашего института. Он прилетел из Москвы, где учился на геофаке. Отец хотел сделать из Сереги настоящего геолога, но у Сереги были свои виды на будущее. В кафе он увлек с собой и двух наших рабочих — пэтэушников Мишу и Колю, поразительно смахивающих на подросших вдруг младших братанов Паюзы. Никто другой за предлагаемую нами оплату не захотел наниматься в сезонные рабочие. А Миша и Коля захотели. Мы обращались с ними бережно. Серега вообще ввел для них особый статус.

Выпестыши.

Так он их называл.

В кафе Серега развязал язык. Он никогда не считался молчальником, но в кафе дал себе волю. Длинные выпестыши смотрели на него, разинув длинные голодные рты. Еще бы! Вот геолог, а всему предпочитает цирк.

Выпестыши восхищались Серегой.

Это и понятно. В их сумеречном сознании Юрий Никулин, без всякого сомнения, затмевал академиков Мушкетова, Обручева, Заварицкого, доктора Влодавца и Софью Ивановну Набоко, сразу всех вместе взятых.

На вопрос выпестышей, что конкретно интересует Серегу на Курильских островах, Серега честно ответил: все! Климат, рельеф, языки, местные брачные обычаи, вулканическая деятельность и, понятно, цирковое искусство.