К своему стыду, Демид надеялся, что сплетни правдивы, только вот это бы значило, что род Вавиловых прервался. Печально, но он, как последний мужчина Воронцовых, не считал подобное большой потерей. Сохранение фамилии, продолжение рода — он считал устаревшими ценностями и, ощущая себя человеком современным, глядящим в будущее, он полагал, что однажды ничьи фамилии не будут иметь значения.

Впрочем, до тех времён Демид, как и весь его род, не доживёт, если он не удосужится оставить после себя наследника. Таких планов, к слову, у Демида не водилось.

Другая часть сплетен касалась самой графини — вавиловские холопы молчаливостью не отличались: знавал свет и про то, что новая графиня расточительна, раз баню топит по осени, что своенравна — носит простые туалеты, слуг отсылает, что юна и некрасива — хотя последнее, по мнению Демида, было ложью.

Свет дрожал в ожидании приёма, где должна — обязана! — была появиться юная графиня, однако же приглашение за приглашением: купцы, виконты, графы, даже герцоги — все получали отказы, из того и новые сплетни выросли — нелюдима, а может и того — юродива.

Демид метался — должен ли он прибыть к графине и справиться о здоровье графа как «старый знакомый»? Приличия говорили, что он не в праве навещать дом, пока хозяин не может его принять, но душа просилась.

— Нет уж, — сказал сам себе. Ему противна была даже мысль, что он станет причиной развития новых сплетен. Тем более любой скажет, что с Фёдором Демид не водился никогда — ни в лицейские годы, ни на службе, ни, тем более, после. Компании их были совершенно противоположны, как и интересы. Демид, по правде, вовсе не отличался особыми интересами, закольцевав свою жизнь вокруг службы.

Вавилова ему было не жаль, даже больше — он не желал ему выздоровления. Думалось Демиду, что Господь услышал его и избавил дикий цветок от смердящей назойливый мухи.

Между тем самого Демида тоже завалили приглашениями, и также, как и графиня, он все отклонял — не время, не в этот раз, множество дел, имения требуют внимания… Да и батюшка — царствие ему — ушёл из жизни недавно, траур!

Про князя, к слову, сплетни тоже ходили — Демида Воронцова величали оловянным солдатиком, но не за стойкость в бою, нет — за известную в обществе «деревянность». Он не привечал ни женщин, ни карт, ни даже выпивки! Из развлечений выбирал игру со смертью, а если же не отправляли его с гарнизонами — пропадал в казармах среди резервных войск.

И всё же от некоторых приглашений не отказываются. Даже траур не освободил его от выхода в свет. Конверт с императорским эполетом, строгий, без лишних вензелей, с приглашением на придворный банкет по случаю прибытия посла из Германии. Поговаривали, Вюртенбергское королевство неотвратимо станет частью Германской Империи, и, как один из представителей Вюртенбергов, Демид обязан был присутствовать на встрече «и не позорить тётушку». Последняя даже прислала учителя, чтобы тот подтянул немецкий племяннику, ведь «на этой войне мозг его наверняка закостенел».

Уже с месяц ему дозволялось говорить только лишь на немецком, что казалось абсурдом, ведь кто может ему указывать? Он давно не гимназист! Впрочем, как ни странно, правилу он следовал неукоснительно и, казалось, вот-вот забудет русский.

— Эти ткани — последний писк моды, весь Париж…

— Kein Russisch! Kein Russisch! Nur Deutsch! — «Никакого русского! Никакого русского! Только немецкий!» — возмутился проходящий мимо учитель.

— En Francais? — «по-французски?» — предложил модист, затравленно поглядывая на Демида.

— Nur Deutsch! — «только немецкий!»

— Je ne parle pas allemande! — «я не говорю по-немецки!» — решил гнуть свою линию модист.

— Parle en russe, — «говори по-русски,» — разрешил ему Демид.

— Kein Franzosisch! — «никакого французского!» — настаивал учитель.

— Ich bin deine Sorge, er ist nur ein modist. Lass ihn in Ruhe, der Schuler, lass ihn seinen Job machen! — «я ваш ученик, он только модист. Оставьте его в покое, дер Шулер, пусть делает свою работу!» — попросил Демид.

Дер Шулер возмущённо ахнул и вышел из комнаты, Демид же поскорее выбрал ткани и фасон костюма и отпустил несчастного модиста. Единственным его желанием было, чтобы приём поскорее закончился и этот излишне педантичный немец покинул его дом.

Но чтобы закончиться, приёму следовало хотя бы начаться.

Санкт-Петербург

На пути к Зимнему дворцу

О Петербурге чаще говорили с придыханием, кокетливо, но в основном те, кто в жизни его не видывал. Побывать в столице было мечтой каждого юноши и каждой девицы, всякий верил, что тут — совсем иная жизнь, воздух, люди, что столица — единение возможностей и больших начал.