Это, быть может, должно было оскорбить меня, но я лишь шире улыбнулась. Подобные замечания мне по нраву — во мне увидели личность, характер, достойные пристального внимания.

Княгиня, всё так же под руку, словно бы я могла куда-то сбежать, увела меня от их величеств, предварительно собственноручно опустив мою вуаль. Только сейчас я осознала, что Елена Павловна представила меня буквально «под шумок», пока гости заходили в залу и выстраивались с двух сторон, ожидая посла. Это был не тот тип мероприятий, когда каждого громогласно представляют ещё на входе, дворянам пришлось попридержать титулы — герой дня один лишь посол.

И вот загремел оркестр, торжественно открылись золочённые двери, и, под аккомпанемент многочисленных титулов, в залу вошёл германский посол в сопровождении свиты.

Состоялся традиционный обмен подарками, императрица, будучи до брака германской принцессой, кратко поговорила с послом о родине, после же начался банкет.

— Отчего же ты не ешь? Не нравятся угощения?

— Едва ли хватающие всё подряд господа мыли руки… — ответила прежде, чем осознала, что с её высочеством о таком говорить не стоит. Но княгиня обидчивостью не отличалась, хохотнула, а после даже добавила совершенно фривольное:

— И правда, кто знает, где эти руки побывали в момент очередного приватного разговора… Не смотри на меня так, ma chere, двор полон подобных мерзостей, и чем раньше ты об этом узнаешь — тем лучше. Никогда не соглашайся на promenade без свидетелей.

— Не думаю, что уединение с каким-либо мужчиной возможно…

— Сейчас говорит твой разум, а однажды верх возьмёт сердце.

Какой-то слишком уж фривольный тон приобретает беседа и, зная всё, что говорят о Елена Павловне, могу точно сказать — это не её стиль, а значит, она прощупывает почву, пытается понять, кто я есть и с чем меня съесть…

Впрочем, надеюсь, последнее просто удачная рифма, ведь княгиня — именно те связи, которые мне и нужны, а потому лучше бы стать ей другом, а не закуской.

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Тётушка заприметила Демида, стоило ему — через коридор для слуг — войти в залу. На приветствие посла он опоздал, ожидал выговор, оттого поначалу бегал от тётушки по всему залу. В один момент извечная толпа вокруг неё расступилась, и Демид заметил — она не одна. Вуаль не стала препятствием — он узнал графиню по стану, что врезался в память, как острый нож в податливое дерево.

Ноги сами понесли его вперёд, и вот он уже целовал руку тётушки. Поднял на неё глаза: она смотрела хитро, словно знала — поймала на живца.

— Представьте, драгоценная, — попросил. Наряд графини поразил — модный французский берет, обшитый камнями, покрывал голову, из-под него свисал ажурный шарф, полы которого графиня изящно накинула на плечи, закрывая шею. Вуаль же не давала разглядеть лица, и вкупе всё это выглядело до боли завораживающе — взгляд впитывал каждую проявившуюся сквозь покрывала чёрточку, жаждуще формируя туманный образ.

— И вовсе не к «любимой тётушке ты подошёл», — хохотнула Елена Павловна. — Милая Лиза, это мой племянник — Демид Михайлович Воронцов…

— Сын бывшего наместника? — голос графини был тих, Демид пытался высмотреть выражение её лица сквозь вуаль, понять, узнала ли она его. Но графиня словно бы смотрела куда-то в сторону, руку для поцелуя не подала.

— Имею честь…

— Мои соболезнования, — проговорила она, впрочем, в голосе её сожаление не слышалось. — Где захоронили вашего батюшку?

— В Одессе, Спасо-Преображенский собор, — несколько растерявшись, ответил Демид. Разговор вовсе не светский.

— Лучшее из возможных решений… Мужчинам к лицу борода, — вдруг отметила она. Демид машинально коснулся подбородка. Он списал бы подобное замечание за фривольность или попытку соблазнения, но графиня высказала это с иным умыслом, Демиду неясным.

— Траур-с, — проговорил он с некоторой неловкостью.

— Забавно — чтобы из русского человека вылетела европейская мода, нужно, чтобы в его семье кто-то умер, — и, не дав ему хоть что-то возразить, тут же спросила: — А вы всегда в мундире?

— В основном, — Демид стойко сносил невежливые нападки. Елизавета Демидова явно имела какие-то проблемы с военными, что женщинам света вовсе несвойственно, в обществе было принято романтизировать и мундир, и войну.

— М-м, — графиня кивнула. Елизавета Павловна слушала их молча, но заинтересованно.

— Извольте! — не выдержал Демид. — Что-то не так?

— Отнюдь.

— Я настаиваю.

— По правде, имею некоторые вопросы к военным.

— И что же вам не нравится в защитниках отечества? Благодаря нам вы спите спокойно.