— Письмо? Давай сюда, — улыбнулась. Детей в поместье оказалось много, как и взрослых, и все — по подвалам. Нынче же каждого переселили в комнаты повыше, поместье не то, что большое — огромное, и всё — пустое, одно эхо гуляет да портреты излишне живыми лицами смотрят со всех стен. Их, к слову, я наказала поснимать — не по душе мне такое искусство, есть в этом нечто потусторонне, отчего холодок по спине ходит и сны дурные преследуют. — От княгини, — проговорила удивлённо. — Зовут в Михайловский, посетить Кружок.

— Какая честь! — восхитился Олег. — Известно-с, крутятся самые люди!

— Известно, — кивнула. — Значит, правильно я поняла вопросы княгини. Изволили проверять.

— Проверку прошли-с, полагаю?

— Да кто знает?.. Готовьте экипаж, отправлюсь сейчас же. Интересно, приглашение отправили впритык, чтобы у меня не было времени отказаться или согласиться?

— Чтоб не отказались, иначе зачем же звать, ваше сиятельство?

— Да кто знает? — повторила.

Собиралась в спешке. Наряды мои не менялись примерно с тех пор, как мне исполнилось тринадцать — и я любила их закрытость. В вуали, к слову, не было никакой надобности, скорее она защищала меня морально — так, по крайней мере, я могла быть уверена, что моё настроение не считают по лицу. Не умею я играть — нисколько. Улыбаюсь часто, а когда неловко — ещё чаще, что точно могут понять превратно. А у меня и муж при смерти, по меньше мере грубо сверкать зубами направо и налево, пусть мне и всё равно на Фёдора. Да, вуаль, определённо, придумал кто-то, кто о женщине заботится, за ней — как за каменной стеной.

Была у нас проездом одна дама, русский она знала плохо, часто с французского перескакивала на немецкий — свой родной язык. В наши края её занесло на лечение, о водах Кавказа говорили по всей Европе. Она давно и прочно была вдовой, о новом браке никогда не думала, но к чему я её вспомнила, она — почти не снимая — носила вуаль.

Мне всегда казалось, что это этакая вдовья изюминка, мол — мой траур должен быть виден, — но за одним разговором она рассказала мне, что вуаль для неё — как маска, и эту маску не надо удерживать — она не слетит, как те, что дамы носят в обществе. Привычку носить вуаль она заимела ещё задолго до смерти мужа, он увлекался древним миром и нередко рассказывал ей о том, как женщины высочайшего света того времени предпочитали себя вести, как одевались. С тех пор, по чуть-чуть, она вводила вуали в свой гардероб, а в один момент и вовсе не смогла от них отказаться.

Вот и я, как она. Один раз получив эту свободу — отказываться от неё не хочется.

Экипаж был прогрет до духоты, но мне так даже больше нравилось. В это время года в Петербурге темнело рано. Как рассказывали, зимой можно дня вовсе не застать — настолько он короток. К подобному привыкалось трудно, но я надеялась, что знаменитые летние белые ночи смогут уравновесить ситуацию. За окнами не виднелось ничего особенного, на главные улицы мы выехали не скоро, и вечер четверга не отличался особой многолюдностью.

Впрочем, на подъезде к Михайловскому всё переменилось — здесь всюду стояли экипажи, дворец светился каждым окном. Меня тут же встретил лакей, вызвавшись проводить до гостевой, где все и собрались. Музыка слышалась уже издалека, предчувствуя скорую головную боль, я не торопилась — разглядывала картины, великим множеством развешанные на стенах. Из всего искусства меня в большей степени привлекала именно живопись, затем — поэзия, музыка же была в самом конце списка, я, по правде, не освоила ни один музыкальный инструмент, что выставляло меня в не лучшем свете.

В одной из зал мой взгляд зацепился за огромное полотно. Его ни с чем нельзя было перепутать — «Девятый вал» Айвазовского. Сердце замерло, а потом пустилось вскачь — я, не задумываясь, подошла ближе, и волны захлестнули меня — кажется, я даже почувствовала запах моря.

— Разве она не должна быть в Зимнем дворце? — спросила лакея, но ответил мне вовсе не он:

— Тётушка попросила её на время.

Обернулась. Напротив картины, на расположенной в нише скамейке, сидел Демид Воронцов.

— Добрый вечер, ваша светлость, — присела в реверансе. — Простите, что нарушила ваше уединение…

— Ничего. Мне уйти?

— Это я должна, — его предложение несколько смутило. Всё же я не такая грубиянка, чтобы выгонять его, когда он пришёл первым.

— Нет, мне приятна ваша компания.

— Почему вы не с остальными гостями?

— Быстро устаю от общества.

Странно, он показался мне тем ещё франтом, любителем шумных развлечений и щегольства.

— Понимаю, — кивнула, вернув всё внимание картине.

— Что вы чувствуете?

— Что?

— Ваши чувства при виде картины? Эта бушующая стихия…

— Мне страшно, — призналась. — Мы — лишь крохотные песчинки, ничтожнейшие из созданий.

— Вас это печалит? — он не подходил ближе, так и сидел на скамейке за моей спиной. Это, на удивление, не вызывало дискомфорта, было даже как-то привычно. Мы уже были в похожем положении — тогда, на постойном пункте, когда я точно также созерцала искусство — истинное, не перенесённое на полотно, а князь стоял за спиной, словно бы разделяя со мной этот момент.