И, конечно, в самых далёких уголках души я могла признаться, что мне попросту обидно слышать о своём мнимом уродстве, терпеть косые взгляды и пренебрежение. Мне просто — совершенно по-женски — хочется показать себя. Хвастовство — грех, как и самолюбование, но именно это, отчасти, подталкивало меня, когда я выбирала наряд, украшения, да даже убранство к званному вечеру. Вот они, мирские желания, к которым так тяготит плоть. Будь я дома, там, среди умопомрачительных гор, я бы и думать не думала о своей собственной — крохотной в сравнении с природой — красоте. Подальше от людских глаз и мнений, посвящённая лишь одному — стремлению к лучшей доле после смерти.

Что же, это лишь испытание собой, и я не делаю ничего дурного, ведь и человека создал Господь и создал прекрасным — каждого со своими собственными, особенными, чертами. И меня, и каждую мою гостью, и всех тех, кто существует.

Да, самолюбование — грех, но, если я любуюсь собой, восхищаясь искусности Творца и благодаря его — разве это плохо?

Интересно, куда иногда заводят безобидные поначалу мысли! Уже больше часа я ищу себе оправдания — и нахожу — но ведь так и жизнь проходит.

Рядом громко чихнули, и я вздрогнула всем телом.

— Простите, ваше сиятельство, — испуганно пробормотала Светлана, та самая мать, которую выкупил князь вместе с другими несчастными. Её мы тоже определили в сенные, уж больно аккуратна она была.

— Ничего…

Она вытащила что-то из рукава и аккуратно промокнула выступившие от попытки сдержать чихание слёзы.

— Что это у тебя? — удивилась. Светлана отчего-то испугалась ещё больше.

— Я не крала, ваше сиятельство, — проговорила она тихо.

— А я разве сказала что-то про кражу? — ужас, ну что за люди? — Покажи платок, — попросила, но Светлана не шевелилась. — Ну, смелей. Я ни в чём тебя не обвиняю, просто показалось — красивое кружево…

— Ваше сиятельство, у нас, в Троицком, каждая третья такое плетёт, — Светлана всё же протянула мне платок, и я тут же его развернула, постелив на туалетный столик. Тёмный цвет древесины подчеркнул ажурные линии, позволяя разглядеть это произведение искусства во всей красе.

Платок, круглый, очевидно был когда-то лоскутом от нательной рубахи, но не сам он представлял для меня интерес, а обрамляющего его кружево. Крапивное, сероватое и потрёпанное, оно всё равно выдавало мастерство того, кто его сплёл.

— Это ты сделала?

— Нет, вашество, матушкина работа. Она померла давно, вот, ношу — на память.

— А ты так умеешь?

— Умею, да не так искусно — уже прошло то время, когда бабы крепостные за красоту радели, сейчас мы всё в простом труде, руки загрубели.

— И всё же традиция осталась?

— Какая традиция?

— Кружево плести.

— Знамо дело — оно хоть какое отвлечение, да и по зиме чем ещё заниматься?

— И что, торгуете?

— Да кто ж будет брать? Сами же всё умеют, никому не надо.

— А в другие сёла?

— А там кому, ваше сиятельство? Не до бантиков и рюшей нам, простому народу.

— Понятно… — в голове закрутились расчёты. Золотая — золотая! — жила в моих руках. И всё же разговор с Шереметевым мне предстоит — теперь куда более серьёзный. — Попроси, чтоб тебе нитей выписали, шёлка, скажи, я приказала — сплетёшь мне кружево, как умеешь.

— Да как же шёлк, барыня! — ужаснулась Светлана. — Я в жизни такого в руках не держала, попорчу! Ежели хотите кружево, давайте я вам изо льна, да даже из шерсти какой — всё одно. А ежели приноровлюсь — то и с шелков попробую.

— Как сама знаешь, — кивнула, всеми мыслями находясь в составлении купчей.

Значит, помимо родни, выкупать мне половину Троицкого — всех кружевниц, а там и семейства их. Конечно, Шереметев сразу догадается, что дело какое-то прибыльное, придётся рассказать. Тогда может и не продаст, но ведь и я могу хорошую цену предложить. Ему-то явно не с руки заниматься новыми производствами, а я бы, может, какой процент пообещала или вообще бы в аренду людей взяла, а там и право крепостное отменят, и не было никакой аренды — а люди при работе, при средствах, и спрос на их труд будет — тут я позабочусь. Шутка ли — кружево! Да мне такой красоты даже из Парижа не выписывали! Вот она — слепота наших дельцов: тысячи с кораблями теряют, лишь бы заморских модных штучек завезти, а у них тут под носом — золото! Как есть золото!

А сколько рабочих мест! Дай Бог — соображу всё грамотно. Это же и сборщики — льна, хлопка, шёлка, шерсти, это и прядильщицы, и швеи, и плотники — нужны же нам помещения, и сами кружевницы, и торговцы, и… да столько «и»!

Прибыльная идея завела меня до самого званного вечера — я всё придумывала, придумывала и придумывала.

Санкт-Петербург

Поместье Вавиловых