— Зачем же вам это? — он взял себя в руки. — Разве вам недостаточно средств? Я могу помочь…

— Ну что вы, ваша светлость! — её голос резко повысился. — Вы и так слишком добры ко мне. Дело не в прибыли: я хочу преумножить рабочие места для крестьян — это хороший способ и доброе дело.

Демид всмотрелся в вуаль. Он уже привык к ней, и прекрасно видел лицо графини. Иногда, когда свет падал по-особенному, вуаль и вовсе не могла ничего скрыть. Впрочем, оставалась надежда, что так казалось только ему — Демиду и думать не хотелось, что другие, как и он, могли разглядеть чарующие черты Лизаветы и также, как и он, бесстыдно вглядываться в её лицо сквозь кружева, способные удивить даже самых заядлых парижских модниц.

— Что-то случилось? — смутилась графиня столь пристальному вниманию.

— Нет… всего лишь восхищаюсь вашим сиятельством.

— Подобные шутки несколько неуместны…

— Я вовсе не шучу.

— Прибыли граф Шереметев, — раздалось по залу. Это тут же — к разочарованию Демида — отвлекло графиню.

— Проводите меня? — попросила она вдруг. — Их сиятельство предупреждён обо мне.

— Идёмте, — не смог отказать Демид. Впрочем, Шереметева тут же заняли, и Лизавета изволила пройти с князем пару кругов по залу.

— Ваша светлость, позволите спросить?

— Спрашивайте, — Демид постарался ничем не выдать удивление.

— Ваше финансовое положение бедственно?

Он закашлялся.

— С чего… с чего вы это взяли? — странный вопрос, ведь пару месяцев назад он подарил ей состояние среднего помещика… Кажется, это была месть, ведь он и сам не боле чем пять минут назад спросил у неё о том же самом.

— Ваша одежда. Вы вечно в военном, неужели у вас нет ничего иного?

Прямолинейность смутила — едва ли подобные разговоры можно было назвать вежливыми. С другой стороны, Демид даже порадовался — словно бы они стали ближе, раз графиня позволила себе подобное. Но, помнится, ещё на первом приёме она спрашивала про мундир…

— Так что же? — Лизавету вовсе не волновало его многозначительное молчание — она хотела услышать ответ.

— Привык.

Другого объяснения у него не было.

— Дурная привычка.

— Ваше сиятельство! — на этот раз он не стал сносить грубость.

— Вам известно моё отношение к подобному, — она нарочито явственно качнула головой, словно окидывая его взглядом. — И, кажется, в какой-то мере вы поняли меня, и, быть может, разделили моё мнение. Посему считаю себя обязанной выразить отношение и к вашему внешнему виду — вы уже не на фронте, более того — вы в отставке и на вас нет обязанности носить мундир, а значит, появляться в нём всегда и везде — попросту дурной тон.

— И что же? Неужели вы переживаете о моём честном имени? — он улыбнулся. Слова графини его совсем не обидели.

— Ваше честное имя безукоризненно независимо от мундира — от клейма оловянного солдатика вам не избавиться.

— О, так вы в курсе?

— Не по собственному желанию, — она пожала плечами. — Понимаю, как звучат мои слова — я не в праве иметь по поводу вашего внешнего вида никакого мнения, но, — её голос дрогнул, — мы с вами видимся довольно часто, смею предположить, что между нами сложились некоторые, может быть даже дружеские, отношения… — тут Демид едва сдержался, чтобы не расплыться в широкой, излишне довольной, улыбке. Впрочем, он всё ещё не понимал, отчего голос графини звучит так взволнованно.

— Определённо, Лизавета Владимировна, вы мне хороший друг, — кивнул.

— Рада слышать…

— Так к чему вы — всё-таки — ведёте? Поделитесь.

— Ваш мундир, — она замолчала на секунду, словно бы не хотела делиться, — неизменно возвращает меня к тяжёлым воспоминаниям. Это значительно омрачает наши встречи, — и, прежде чем Демид нашёлся хоть с каким-то ответом, вдруг сказала: — Граф освободились. Пойдёмте.

Демид нахмурился, смотря вслед поспешившей к Шереметеву графине. Она обернулась на него, как бы поторапливая, и в два шага он оказался рядом — если повезёт, в этот раз она не станет прогонять его, как только он выполнит «миссию».

Санкт-Петербург

Поместье Вавиловых

Трудно было сказать, что нашло на меня в тот вечер, когда я — сумасшедшая — столь сильно преступила границы нашего с князем общения. Сделать замечание мундиру? Да будь он хотя бы на каплю более скверного характера — поднял бы такой скандал, что я бы не отмылась. Мундир — честь всякого военного, а я — как посмела только! — приравняла его ношение к бедности.

Конечно, я знала, что князь не беден — это очевидно даже если забыть о его щедром подарке. И всё же…

Терпеть мундир у себя под носом становилось всё невыносимее. Казалось, он стал причиной возвращения кошмаров — я начинала сходить с ума. Добрые чувства к князю смешивались с удушающей ненавистью, его вежливые улыбки отражались в моём сознании хищным оскалом. Стоило ему занести руку — независимо от причины — я представляла в ней окровавленный штык.

И всё из-за этого мундира. Проклятого мундира!

Ненавижу.

Как я их ненавижу!

Я истощала себя делами, заботами, лишь бы спать без снов, но стоило мне закрыть глаза, я возвращалась туда…