Шрифт:
Нет, оно погибло. Так просто и так быстро.
Столь хрупким оно оказалось!
Всё так прозаично… все эти разговоры, горячие споры, взгляды, доверие… Всё это было ложью — князь никогда не слышал меня. Он лишь водил меня за нос складными рифмами — чарующими, но лживыми.
Поэзии с прозой не тягаться. Проза есть всё, чем мы живём, из чего состоим, а поэзия — так, лишь зыбкие мгновения одухотворённости.
И ведь мне не у кого спросить — почему? И Лев, и Павел давно уже покинули Петербург, а теперь и князь, и я одна, я снова одна…
— Лизавета Владимировна… — урывками слышала голос Безрукова. — Не переживайте так… говорят, у князя что-то стряслось… он был сломлен… разбит… он уехал одним днём… отправился в ночь… он никого не слышал… на него было страшно смотреть…
— Пустое, Виктор Викторович, — проговорила неожиданно твёрдым голосом. Как гранит — таким же холодным и строгим. — Его всегда тянуло на фронт. Видимо, фамильную жажду крови ничто не в силах искоренить.
Я встала, молясь, что ноги не подведут. Казалось, душа моя осталась сидеть на месте. Обернулась, увидев Безрукова, присевшего у диванчика, и мёртвое моё бездыханное тело с истерзанной грудью и вырванным сердцем.
Мираж рассеялся.
Безруков у дивана остался один. Он встал медленно, посмотрел на меня с отягощающим сердце сожалением, и, быть может, это бы расторгало меня, но ведь сердца у меня больше не было.
Не было.
— До встречи, Виктор Викторович, — присела в реверансе и, ни с кем боле не прощаясь, покинула собрание.
Глава 18
Санкт-Петербург
Поместье Вавиловых
Затворничество графини переходило все рамки. Она отказывалась от еды, от общества не то, что друзей — слуг, не выходила на свежий воздух, но при том всё равно заболела, да так тяжело, что с месяц не вставала с постели. Павел Кирсаныч, оставивший службу во дворце ради службы графине, ежедневно обивал пороги её покоев. Казалось, она постарела — так осунулось её лицо, пропал блеск глаз. И без того худая, ныне она боле походила на мёртвую, чем на живую, вызывая беспокойство домочадцев.
Синицины же в очередной раз доказали преданность — без хозяйки дело не встало: продолжали работать мануфактуры, строились школы и госпитали, проходили сделки, собирались урожаи, образовывались крестьяне. О Лизавете Вавиловой в народе ходила добрая молва, не стеснялись её приравнивать даже к святым! Всякий надеялся вдруг оказаться выкупленным ею, да только сама графиня не была о том осведомлена, погружённая в пучину преувеличенных на взгляд сторонних наблюдателей страданий.
К Рождеству она вдруг опомнилась — словно воспряла ото сна. Глухое её затворничество прекратилась, графиня, всё то время молившаяся в одиночестве, стала вновь посещать храмы, распорядилась вдруг об очередной большой милостыни, и то не удивило бы её окружение, если бы милостыня не полагалась военному полку — на одеяла, сало, соль. О нелюбви Лизаветы Вавиловой к военным знал всякий, но все вопросы отпали, когда средства обнаружились на Кавказе, там, где служил небезызвестный князь Демид Воронцов.
Сердце женщины — потёмки! Общество разрывало от любопытства…
А Лизу разрывало от смешанных чувств! Обидой она пыталась заглушить страх за возлюбленного, затворничеством не позволяла себе узнавать о нём, но больше сдерживать себя не могла. Князь уже пятый месяц, как покинул Петербург, а значит, не менее двух месяцев он находился на фронте, и один Бог знает, что с ним.
Лиза решилась вызнать — полистала военные ведомости, поспрашивала у слуг, наконец, написала Льву, а за ним — Павлу. К её ужасу, никто о князе не знал. Тогда, в сомнениях, она написала графу Мирюхину, зная, что в ближайшие месяцы ответа не получит.
Обида больше не заглушала тревогу. В один момент все мысли Лизы устремились к Демиду, она неустанно молилась о его здравии, не в силах думать ни о чём ином.
От отчаяния её отвлекло неожиданное известие — суд над вице-директором Департамента государственных имуществ Нефедьевым. И по какому поводу? За недостойное и жестокое обращение к крепостным! Убитая горем Лиза вовсе позабыла о своём обещании разобраться с жестоким помещиком, и вот — ей и делать ничего не пришлось! Что это — случайность или?..
Не случайность. Лиза и сама чувствовала это, но вернувшийся на время в Петербург Павел не оставил ей сомнений — о происшествии на том вечере доложил Демид, он лично — в ту же ночь — назначил людей для расследования.
А потом уехал.
На фронт, чтоб его!
Нет-нет, чтоб с ним ничего плохого не произошло, и он вернулся!
Именно суд над Нефедьевым стал первым выходом Лизы в свет за долгое время. Ему определили каторгу, и Лиза понимала — если бы не личный интерес Демида, Нефедьев, вероятно, избежал бы наказания.