Шрифт:
Повода для оправданий я создавать не хотела. Выжидала, покуда это паскудное щемящее чувство внутри не затихнет. Мерзкие осы роились в желудке, щекотали его стенки, вызывали тошноту… Нет, я привыкла держать чувства в узде. И как хорошо, что есть дело, в которое можно окунуться с головой!
Кружевная мануфактура начала работу. Ещё не все кружевницы поступили, но и без того дело шло бодро — завезли сперва только лён, шелка задерживались, а потому женщины не нервничали излишне. С шёлком им работать не хотелось — страшно, ответственно, каждый привык, что и за ломанную шпильку могут высечь, а тут — драгоценный материал.
Искоренять этот страх я собиралась шаг за шагом, и для начала мне потребовалось выписать каждой труженице мзду — за работу. Пока они плели без продаж — про запас — но в ближайшую же ярмарку мы планировали представить товар широкой публике, а как только появится шёлковое кружево, его носить буду я, тем самым привлекая к товару внимание дворянок.
Затворничала с месяц, но вечно это продолжаться не могло, а потому я вышла в свет — и сразу на очередное собрание в Кружке.
Встретить князя и боялась, и жаждала. Не знала, как справлюсь. Встречу — осталась ли между нами прежняя дружба? Не встречу — а переживу ли я ещё хоть день без него? Просто бы издали, но мне так хотелось его увидеть…
— Ваше сиятельство, отрадно видеть вас сегодня, — первым встретился мне Некрасов. Он замедлился, и в залу мы вошли вместе, тут же привлекая внимание и остальных хорошо знакомых мне господ.
— Наш аленький цветочек, что за счастье снова видеть вас на этом скучном собрании!
— Графиня, вы как всегда очаровательны!
— Лизавета Владимировна, — ко мне навстречу вышел Милютин — правая рука княгини Елены Павловны по вопросам крепостных реформ. — Мы жаждали вашего возвращения! Её высочества сегодня нет, но я думаю они простят мне, если я сам поведаю вам о предстоящем грандиозном событии!
— Пройдёмте? — указала на столик в отдалении. Тут же к нам присоединился и граф Ланской, известный покровитель Милютина. Когда-то он лично ввёл этого гениального человека в свет, ручаясь за него, как за самого себя.
— Княгиня освободили крестьян Карловки, ваше сиятельство! — гордо проговорил Милютин.
— Что? — удивилась. — Всё получилось?
— Ещё в марте их величество одобрили данное действо, но только сейчас мы претворили всё в жизнь. Ровно 7392 мужчины и 7625 женщин! Энгельгардт [3] изрядно постарался, планируя разделение местности на четыре общества, теперь у каждого есть собственное управление и даже суд. Тут вы, ваше сиятельство, значительно помогли! После того, как княгиня распорядились — по вашему совету — об уездных школах и для детей, и для взрослых, в губернии обнаружилось достаточно умов, которым можно доверить управление.
3
Энгельгардт — барон, управляющий имения Карловки в Полтавской губернии, точные ФИО, к сожалению, не нашла.
Я не могла поверить ушам. На глаза навернулись слёзы. Это прорыв! Огромный шаг в нашем общем деле!
— А что с землёй? — спросила с замиранием.
— Отдана шестая часть от всей помещичьей земли, — гордо проговорил Милютин. — Плата в год — по два рубля за десятину, а ежели кто захочет выкупить, их высочество позволили рассрочку в 25 рублей с десятины.
Конечно, сумма немыслимая для крестьян, но ведь и Полтавская губерния — местность плодотворная. Если крестьяне захотят — заработают на земли очень скоро, а если будут лениться — то кто им виноват? Вот и узнаем, нужно ли освобождать крестьян поголовно — или ещё рано!
— Какое радостное известие! — вздохнула счастливо. — А где же сама княгиня?
— А вы не знаете? — Милютин удивлённо посмотрел на Ланского. Тот — напрягся, заозирался нервно.
— Чего не знаю?
— С того дня, как племянник её высочества, князь Демид Воронцов, покинули столицу, она захворала…
— Покинули столицу?! Ох, простите… — прижала ладошку к губам — выкрик получился излишне громкий. — И куда же князь отправились?
— Лизавета Владимировна! — прежде, чем хоть кто-то ответил на вопрос, в разговор ворвался Безруков. — Как я рад вас видеть!
— Взаимно, Виктор Викторович, — присела в реверансе.
— Нам пора, были рады сообщить вам столь радостное известие, — вдруг откланялись Милютин и Ланской.
— Но постойте же… — начала было, но их и след простыл. — А вы не знаете, куда уехал Воронцов? — тут же нашла новую жертву.
— Лизавета, вам стоит присесть…
— Не надо! Будьте добры ответить!
— Избавьте меня от этого…
— И не подумаю! — процедила. Никогда не была так груба, но странное чувство, сковавшее горло, — а точнее дурное предчувствие — кипятило кровь. — Куда отправились их светлость?
— На фронт.
Эти слова камнем ухнули в омут моих подозрений. Мне послышалось?
— На фронт?
— На Кавказ…
К тому камню грубой верёвкой была привязана я, и, вслед за ним, я рухнула в омут — без шанса выбраться.
— Лизавета Владимировна, — меня придержали под локоть, усадили куда-то.
Всё было неважно. Я тонула.
Тонула в вязком удушливом тумане предательства.
Как он мог?
Как он мог!
— Господи-Боже, — прошептала. Прихватило сердце — я прижала к нему руку, словно бы в попытке запустить его вновь.