В нашем с Безруковым и Подземельным деле тоже имелись значительные подвижки. В семи уездах уже вовсю работали школы, открылось целых три больницы, графская казна пустела на глазах, но я не жалела, надеясь на прибыль со следующего сезона.

Так прошёл первый год в Петербурге. Феденька не становился лучше, но и на тот свет отчего-то не спешил, существуя моим клеймом и гарантом некоторой личностной свободы. Как чья-то жена я определённо обладала большими правами, чем любая девица или вдова, и я без зазрения совести этим пользовалась. Однако и в этом положении присутствовали неоспоримые минусы, кои я ни в коем случае не могла признать, лишь изредка, ночами, плача или грезя.

Как же тонок был Островский с его замечанием — ум с сердцем не в ладу! Моё сердце местами сходило с ума, но, к счастью, те места были на невидной чужому глазу стороне. Или же видной? Иначе почему всё чаще мне намекали на близкие отношения с князем?..

Определённо верным решением было бы оборвать с ним всякие связи, пусть и не было в нашем общении ничего греховного. Он и понятия не имел про тот мрак, что творился в моём сердце, про то периодическое отчаяние, накрывающее меня из-за запретных чувств. Князь же и вовсе не видел во мне женщины, принимая за младшего товарища, что делало ему честь, и должно было меня радовать, но глубоко внутри я прятала обиду.

Да, определённо, ему не стоило бы так хорошо ко мне относиться — каждому известно о слабости девичьего сердца, теперь было известно и мне.

И всё же поддаваться этим позорным чувствам не было никакого смысла — и я не поддавалась. Только вот и сил отказать в очередной прогулке не находила.

— Вы приглашены на званный ужин к Нефедьеву?

— Да, ваша светлость.

— Позволите сопроводить вас?

— Если пожелаете, ваша светлость.

— Вы знаете, возможно, у вас получится побеседовать с ним о Кавказе — вы читали его работу об Армении?

— Не имела чести. А вы?

— Не читал, — князь сконфуженно улыбнулся. — Обыкновенно меня не интересуют подобные вещи, но, зная вашу любовь к Кавказу, навёл некоторые справки.

— Вы чрезвычайно милы, ваша светлость, — стало неловко. Ну вот скажите — скажите! — зачем он так добр?

— Вы плохо себя чувствуете?

— Нет, что вы? С чего вы взяли?

— Кажетесь более сонной, ваше сиятельство.

Нервно улыбнулась. Как же, интересно, он это разглядел?

— Мучают дурные сны.

— О чём же? Я могу вам помочь?

— Уже помогли, — проговорила.

— Да? Видимо, поневоле, но я рад…

— Вы сняли мундир.

— И это помогло вам?

— Да.

— Ваши кошмары?.. — он помолчал, размышляя. — Они о войне?

— Скорее об убийствах.

— Вы всё о своём, — догадался князь. — Война есть война…

— И убийство — есть убийство, — процедила. — Не будем об этом. Я не хочу злиться на вас.

— Что вы видели? — продолжал упорствовать князь.

— Вы правда хотите знать?

— Да, — твёрдый ответ.

На секунду прикрыв глаза, набрала в лёгкие побольше воздуха.

— Я видела сожжённые аулы — не единожды, — не стала отпираться. — Видела десятки убитых — даже детей. Горец становится мужчиной рано — и каждый рвётся защищать свои земли. Я видела наши, российские войска, каждый с ружьями, и их — разве что с кинжалами, но с такой верой… Разве не удивительно, что до сих пор — до сих пор! — они ещё не подчинились? Разве это не говорит о том, что их дело — правое? Не наше? Что Господь — на их стороне?

— Не говорите так, — князя передёрнуло. — За такие речи не то, что каторга…

— Но ведь это правда!

— Правда или нет — не так важно.

— Вот видите! Вы сами признали! Вам не важна истина — лишь слепое следование жестоким приказам! Да всякий, кто хоть раз бы взглянул в стеклянные глаза солдата, умирающего на поле боя, подумал бы сто раз прежде, чем начать войну.*

— Я видел и не раз, — князь сжал челюсти. — Столь патетичные цитаты не имеют смысла в нашей ситуации. Видел, — повторил.

— И вам не снятся кошмары?.. — спросила.

— Каждую ночь.

Мой пристальный взгляд он не заметил — хмуро смотрел куда-то мимо меня.

— Я провожу вас, ваше сиятельство, — сказал через время. Уже у экипажа напомнил: — До встречи у Нефедьева.

Кивнула. В глубине души всё это время мне было страшно. Страшно, что мои слова задели его, отдалили. Но не это было бы лучше? Отвратить его, разочаровать, распрощаться навсегда? Он зол на меня, я — на него, но почему же мне так плохо от его недовольства?