– Думаете, этот кто-то...

– Знал, что мы заявимся с отрядом боевых колдунов? Ну, это было несложно предсказать. Мерлин Первый не любит, когда его пытаются убить. И, кстати, я бы тоже снял все наружные щиты с этого здания, если бы собрался держать там осаду. Смысла нет: все эти колдовские баррикады всё равно снесут к чертям, а на мои заклятья может дать нежелательные наводки – уж больно мощная защита. Но...

– Но вы бы не держали там осаду. Вы бы просто смылись в закат, оставив после себя какую-нибудь крайне мерзкую ловушку.

Губы старого колдуна растянулись в ехидной улыбке.

– Вы неплохо меня изучили за время нашего знакомства, Фигаро. Видите, вот так и предсказывают людей, их поведение. Ноктус, впрочем, тоже далеко не дурак: он всё там проверит, и даст мне прощупать горизонт – я могу заметить что-нибудь такое, о чём его команда даже не подозревает.

– Он... знает?

– О содержимом головы Роберта Фолта, который не Роберт Фолт, о шантаже местной администрации со стороны этого Тренча и о том, что там, – Артур качнул головой в сторону отеля, – может засесть кто-то из Научной Когорты Квадриптиха? Конечно. Ноктус знает всё; для того чтобы куратор действовал эффективно нельзя скрывать от него такие вещи, это попросту глупо.

Некоторое время оба молчали; Фигаро курил, рассеяно стряхивая пепел в руки снежного ветра, который тут же подхватывал серый прах, унося его Эфир весть куда, а Мерлин просто стоял, сложив руки на груди, и хмуро смотрел в бурю. Сейчас он более всего походил на свои старые портреты: горбатый нос, искривлённые презрительной полуулыбкой губы и узкие бойницы глаз. Вот только в этих глазах, почему-то, не искрилась обычная холодная уверенность; взгляд Артура был тревожен.

– Фигаро, – сказал, наконец, старый колдун, – вот у вас хорошо развита интуиция. Может, Договор постарался, а, может, это у вас от природы – шут его знает. Что вы скажете по поводу происходящего именно с точки зрения своей интуиции? Если отбросить всю логику к чёрту – что вы чувствуете?

– Видимо, – следователь помедлил с ответом, – у вас тоже сердце не на месте. Я же вижу: менжуетесь слишком много для Мерлина Первого, который Зигфрид-Медичи. Тот всё решает быстро, чётко и без колебаний. А вы колеблетесь. Думаете. Что-то взвешиваете, мнётесь. Никак у вас своя интуиция включилась?

– Мне... не нравится всё это. – Мерлин не смотрел на следователя; теперь тот даже не мог разглядеть его лица в мешанине света и теней, метавшихся в переулке под скрип старого фонаря. – Впервые в жизни у меня настолько поганое предчувствие. Но...

– ...но поскольку вы предчувствиям не доверяете, считая себя выше подобной ерунды, вы решили докопаться к моим предчувствиям. – Фигаро криво усмехнулся, выделив интонацией слово «моим». – Понятно, господин Мерлин. Но не похвально.

– Это почему ещё? – Артур повернулся к следователю, недоумённо подняв брови, и Фигаро увидел, что старый колдун до крови искусал себе нижнюю губу.

– Да потому, что в нашем тандеме вы – логика. Это я могу поупражняться в теоретизировании, пустословии или полагаться на интуицию. Вы такой роскоши позволить себе не можете. – Следователь говорил, не повышая голоса, но его лицо было твёрдым, как камень. – Вы – тот, кто в нужный момент берёт баранку в руки, и, матерясь, вытаскивает наш кабриолет из очередной ямы, попутно поучая меня и тыкая носом в промахи и просчёты. Можно смыться из Квадриптиха, но нельзя вытащить Квадриптих из себя. Это ваша сущность, ваши кости, ваш хребет, – Фигаро криво усмехнулся, жуя сигаретный фильтр, – то, из чего вы состоите, то место, на котором вы чего-то стоите. Я – простой следователь Департамента Других Дел, и поэтому я могу позволить себе такую роскошь: ошибки. Вы их позволить себе не можете. Иногда я могу показать вам, где вы ошиблись, чересчур заигравшись в логические формальности и за деревьями уже не видите леса, но когда возникают ситуации, подобные той, в которой мы оказались, когда изо всех щелей лезут усатые колдуны с шаровыми молниями на пальцах, а с небе падает тьма, то штурвал берёте вы. Точка.

– Ого. – Мерлин задумчиво потёр указательным пальцем нос. – Ну и тирада... Кстати, почему – усатыми?

– Ась?

– Почему у вас колдуны-злодеи – усатые? Я, вот, тоже, между прочим, с усами. Что за усовая дискриминация?

– А... Так вспомните: во всех детективах убийца обязательно с усами.

– И с бакенбардами, точно. Но там усы огромные и пушистые, а у меня, как видите, тонкие и подкрученные.

– Да, это явный признак того, что вы – на стороне добра. – Фигаро улыбнулся, но его улыбка тут же увяла, растаяла, точно весенний лёд. – Вы правы: я тоже чувствую... что-то. Какую-то гадость. Знаете, эти дыры в эфире? Которые иногда появляются на полях сражений, или, например, там, где долгое время рубили головы или вешали?

Артур молча кивнул. Лоб старого колдуна прорезала глубокая складка, уголки губ слегка опустились – Мерлину явно было не по себе.

– Ну, вот здесь – нечто похожее. Как сквозняк из-за неплотно закрытой двери. Холод, тоска, и ощущение, что... что...

– Что всё это – неправильно, – тихо закончил фразу Артур. – Что всего этого не должно быть. Да. Очень похоже на то, что чувствую я. И впервые – настолько сильно. Как будто в мире, который я привык воспринимать как точный, тонко настроенный и отлаженный механизм, что-то сломалось, и... и гниёт. Не знаю, что всё это значит. Не знаю, хочу ли я это знать.

Воздух затрещал, и на уровне головы Мерлина появился шар тусклого света, похожий на болотный огонёк. Шар замигал, заискрился, и из него донёсся голос куратора Ноктуса:

– Господин Мерлин, мы внутри.

– Вы в отеле? – Артур поднял бровь. – Вот просто взяли, и вошли? Я понимаю, что никакой защиты нет, но всё же.

– Да, – куратор, похоже, не заметил иронии (или сделал вид, что не заметил), – просто взяли и вошли. Двери не были заперты, а ключ висел на дверной ручке. Между прочим, на атласной ленточке.