Ааа!..

Я не вижу ни одной терпимой хорошей правдоподобной версии в которую может развиться поцелуй с Истоминым. А значит, больше нельзя этого позволять!

И в груди моей словно вакуум, который сжал там всё до болевых мучительных ощущений.

– Спасибо, Любочка, очень вкусно.

– Мхм... Пожалуйста... Константин Захарович...

Его брови удивлённо дёргаются вверх.

– Я пойду...
– безголосо шепчу я.
– Хорошо?

– Плохо, Любовь Романовна...

– У меня там... Уроки...
– оправдываюсь я.
– Много.

Его брови повторно взлетают вверх.

Пожав плечами, беспомощно и удрученно разводит руками. Типа - иди.

– Уроки - это святое.

Смываюсь к себе.

За спиной слышу, как с грохотом летит на стол вилка. Зажмуриваюсь...

Благо, что вилка на стол, а не ножик в спину.

Падаю на диван, поверх разложенных распечаток и тетрадок. Закрываю ладонями лицо. Отпускаю свои ощущения от его поцелуя.

Меня обваривает в сладком сиропе. Руки спускаются вниз, ловлю ладонями стук сердца.

– Спасите...

Как же это всё усложняет в моём мире!

Мужчины ужасны! От них одни проблемы!

Так...

Поднимаю тетрадку, куда переписала симптомы с задания. И обессиленно роняю ее себе на лицо. Голова не варит.

Смахиваю тетрадку.

Пытаюсь въехать в задание, но куда уж мне?!

Внутри всё трепещет.

Стук в дверь.

– Да...
– хриплю, подскакивая на диване.

Заходит. Сдвигая груду моих листочков садится ко мне на диван.

Разрывает бумажную обёртку одноразового шпателя для осмотра горла.

– Иди сюда...
– властно ловит меня за подбородок, разворачивая лицом к люстре.
– Открой рот... Высунь язык...

И я как ребенок в кабинете у врача послушно исполняю команды.

А все сексопатологи имеют дома шпатель на всякий случай?

– Понятно.

– Что понятно?

– Немного болезненно, но не критично.

– Тонзиллит?

– Хм. Он.

– Катаральный?

– Какая ты эрудированная девочка!

– У меня бабушка же была... лучшим диагностом в городе.

– Ах, да! Маргарита Владимировна. Она лечила меня в детстве. Мне поставили астму, она отменила диагноз и вылечила какую-то аутоимунку.

– Правда?!

– Правда. Суровая была женщина!
– смеётся он.
– Завещала мне идти учиться в мед.

– Да-а-а...
– с тоской вспоминаю бабушку.

– А почему мы с тобой так не разу и не встретились за твое детство, а, родственница?

– Мы жили сначала далеко отсюда. А когда приехали, Вы уже учились в интернатуре в Питере или Москве...
– пытаюсь вспомнить, что рассказывала бабушка о "Косте".
– А потом бабушка умерла...

– Понятно. Дед ее обожал. И очень уважал.

Вынимает из кармана блистер с большими таблетками. Достает одну, отправляет мне в рот.

– Это от горла. Рассасывай.

Мятная...

А потом снова ловит меня за затылок и прикасается к моим губам своими.

Я зависаю на пике невыносимых оглушающих ощущений! Глаза зажмуриваются...

Опять?!

Останови его!
– приказываю себе.

Я не могу...

А он не целует. И не отпускает. Заставляя меня звучать внутри как расстроенный инструмент.

– Что вы делаете, Константин Захарович?..
– шепчу, тяжело сглатывая.

– Я... Любовь Романовна...
– шепчет в губы.
– Реакцию не догнал. Противоречивенько вышло... Вы что-нибудь дайте мне... Для точного диагноза...

Я ни слова не понимая, задыхаюсь ему в губы, не смея поцеловать.

Со стоном утыкается в мой лоб своим.

– Не будет определенности, да?

Господи, я сама ничего не понимаю! Как же сложно быть женщиной. Шаг влево - доступная. Шаг вправо - холодная. Прыжок на месте - неопределенная!

Отстраняется... И у меня словно полсердца отрывают. Мне кажется, сейчас рухну без сил.

– Ты во сколько освобождаешься от... уроков?

– Поздно...

– Поздно? Загляни, как закончишь.

– Зачем?

– В доктора поиграем!
– прищуривается, психуя.

Кусающие интонации возвращаются.

Это в сексопатолога?!

Эм...

Он закрывает за собой дверь.

А я пошатываясь от ещё не до конца спавшего жара и его поцелуев, натягиваю на себя джинсы. Мне, вообще-то, ещё с собаками гулять... а не вот это всё!