— Так! Не вовремя выпитая вторая — это насмерть загубленная первая! — Васильич отточенным, тренированным движением мелькнул бутылкой над лафитничками и они волшебным образом наполнились. — А теперь — за дружбу!

Кто-то когда-то очень давно говорил мне: «споришь с тамадой — сам тамади!». Поэтому в части тостов и их очерёдности я никогда не лез с комментариями и замечаниями.

Некоторое время жевали молча. А потом начальник охраны, откинувшись на спинке стула, спросил:

— Федя сказал, у вас там чуть замятня не вышла, Тём?

— Было дело, — буркнул Головин, покосившись на меня со странным выражением лица.

— Такое случается. Получил ты приказ охранять объект. А в ходе работы выяснилось, что охранять его надо от того, кто приказ отдал. В твоём случае, как я понял, совсем худо могло выйти — напротив Фёдора стояли? — глаза старика из-под кустистых седых бровей смотрели на Артёма с какой-то мудрой печалью.

— Да. Первый раз такое, Васильич. Даже мыслишки не всплыло, что брат передо мной. Случись заваруха — мы бы с Волком до последнего там работали, — хмуро кивнул Головин.

— Песня такая есть у Визбора: «Ну что же, каждый выбрал веру и житьё»*. Так что не казнись, Артём. И лишнего не думай, не надо, да и бестолку. Ты всё верно сделал, верно поступил. А брат на тебя не в обиде. У него служба такая же самая. Да и одна она у вас, если вдуматься…

При словах о брате Тёма вскинул глаза, недоверчиво и жадно вглядываясь в старика. Но тот, пожалуй, и не такие взгляды выдерживал, поэтому только еле заметно кивнул.

А потом мы сидели молча, заводя по очереди музыку, которую считали подходящей. И в словах и нотах самых разных времён и исполнителей было что-то одно, общее, главное. Про дружбу и дело всей жизни. Про готовность идти до конца. Васильич ушёл через час примерно, напоследок похлопав нас по плечам одновременно. А когда за ним щёлкнула дверь, стальной приключенец поднялся, обошёл стол и протянул мне ладонь. Я встал и крепко пожал её. А потом мы так же крепко обнялись.

Проснулся я от того, что внутренний фаталист в голове голосил песню из вчерашнего вечернего репертуара, и опять Визбора, которого начальник охраны явно высоко ценил: «Вставайте, граф, уже друзья с мультуками / Коней седлают около крыльца!»**.

Внизу раздавался голос Тёмы, и ещё два, кажется, женских. Вот тебе и доброе утро! А ведь ложились-расходились вчера в одно время, и вариантов продолжать посиделки не было ни одного. К лестнице вниз я подходил, борясь с самыми неожиданными предположениями, что накидывал скептик. Навстречу неслись бодрый бубнёж друга и заливистый дамский смех.

— Всем привет! Это чего тут происходит, Тём? А если жёны узнают?! — начал я с самого верха, едва только увидел босые ноги Головина, что шли от Бормана к столу.

— Сам у них и спроси, — пожал плечами тот, усаживаясь и подтягивая к себе здоровенную плошку с гренками, аромат которых тревожил меня не меньше женских голосов ещё на втором этаже.

Оказывается, технически подкованный Тёма как-то вывел на экран большого телевизора изображение с телефона, и теперь наслаждался благами цивилизации в виде конференц-связи. Из квадратиков на меня смотрели Надя с Анютой, от которой, правда, видна была только макушка, Бадма и Мила с Серёгой. Если примерно представлять пейзаж — они сидели возле бассейна на базе Умки, с одной и той же стороны от него. И хохотали над бдительным нечаянным мной, что так вероломно заподозрил друга в возможных вольностях.

— А ты кого тут планировал встретить поутру, родной? — весело прищурилась на меня жена.

— Доброе утро, солнышки мои! Как же я рад вас видеть! А после вчерашних путешествий — даже не знаю, что и ответить. Пожалуй, даже дедушке Морозу не удивился бы, — честно признался я.

— Да Тёма рассказал уже про ваши приключения! На минуту одних оставить нельзя! — погрозила пальцем Надя, а Бадма кивнула, соглашаясь, в соседнем окошке большого экрана.

С их слов выходило, что матёрый диверсант поутру позвонил своей жене, чтобы та узнала у моей жены, где в этом доме сахарный песок. Ну да, лёгких путей Головин не искал, а трудностей, тягот и лишений не страшился. В результате простой вопрос вылился во внеочередной бенефис и историю «а мы вчера с Волковым…», которые собрали у бассейна всю ахавшую группу наших близких. Красок Тёма снова не жалел, поэтому вчерашние раскопки обросли деталями вроде кровожадных привидений, злокозненных древних католиков и вселенских заговоров. Лес и берег реки наполнились смертоносными ловушками, которые заставили бы заикаться Джона Рембо и даже Кирилла Мазура. В монастырских кельях засели масоны и вурдалаки. В общем, спустился я почти к самому финалу, по которому выходило, что «твой, Надька, бессеребренник-муж, святая простота и валенок, нашёл золото партии, Колчака и Монтесумы, личную переписку папы римского с Керенским, оборотно-сальдовые ведомости Ивана Калиты и любимую коллекцию марок и значков хана Батыя. А потом всё это богачество широким жестом взял и поменял на один-единственный крест, который какой-то еврей давным-давно подарил его дальней родственнице. И за ним теперь надо будет ехать на польско-эстонскую границу, чтобы там, в ночи, среди медленных, но опасных контрабандистов, обнаружить тайные хранилища янтаря!».

— Ага, и шпрот! — не выдержал я. Серёга хохотал уже давно, а вот девчата многое из сказанного, кажется, приняли на веру. — Не слушайте вы его, а то он сейчас расскажет, что я камни оживляю!

— А он уже рассказал, про лося! — воскликнула дочь, аж подпрыгивая, чтобы попасть в объектив всей головой целиком. Надя смилостивилась и чуть наклонила смартфон. Они лежали на шезлонге, загорелые, красивые и любимые настолько, что если лететь куда-то и хотелось — то только к ним.

— Папа, а где находится польско-эстонская граница? — озадачилась дочь. Вот оно, потомственное критическое мышление, слава Богам!

— Вот тут, — ответил любознательной дочурке я, прижав палец ко лбу довольного, как слон, Головина. — Говорю же, шутит дядя Тёма! Нету у Эстонии и Польши общей границы.

Аня взглянула на дядю Тёму с таким видом, что было сразу понятно: тот, кто обманывает детей, больше не лучший друг индейца.

— Тогда сам и рассказывай, правдивый ты наш! — обиженно скрестил он руки на груди, отмахнувшись от моего указующе-обличавшего перста у лба.

— Да нечего особо рассказывать, после тебя уже не интересно, — отмахнулся я. — Сейчас вот позавтракаем, оденемся потеплее — и поедем участок смотреть. Погуляем, костерок запалим, может и заночуем там, как пойдёт.