— Потому и слегла ты. Выплеснула всю силу в едином порыве… когда б Матушка тебе свой знак не дала, когда б не ее благоволение, ты и умереть могла бы.

— Зато Дарёна жива. И Варенька.

— Вот. Не за себя ты дралась, за други своя жизни не пожалела. Так-то еще можно. И молода ты пока, не закостенела, нет для тебя наших правил.

— А… еще смогу я так?

— Не ведаю, Устенька. Никогда я о таком не слышала, не видывала. Может, в летописях и есть такое, про то Добряну расспросить надобно, но не завтра это будет. Первый отбор завтра, внизу люди от царевича дежурят, когда не опамятуешь ты ко времени али вовсе заболеешь, перенесут его. Но сейчас-то я смотрю, не надо будет этого делать?

Устя ресницы опустила.

— Не надобно переносить ничего, пусть так царевичу и доложат. А… что ты сказала? Что люди говорят?

— Что разбойник на подворье забрался, да в детскую попал. Что защищалась ты, вот нож и схватила… туда и дорога негодному. Это какой-то… Сивый. Государь приказал, так мигом розыск учинили, узнали и кто, и что, и зачем приходил. Его вроде как разыскивают, холоп то беглый, хозяина убил, деньги украл, разбойничал.

— И что его к нам занесло?

— Мало ли как бывает? Свадьбу играли — мог он подумать, что поживиться чем удастся.

— И такое могло быть. Царевич не являлся?

— Приезжал, сказывал, что без тебя отбор не начнется. Крепко в тебя он вцепился, Устенька.

— Да пропадом бы он пропал, — честно сказала боярышня. — Бабушка, а ты мне ничего рассказать не хочешь о Захарьиных? Не успели мы ранее поговорить, а надобно!

— Нашла я все, Устенька, и зелья, и книгу, и еще разности всякие, черные, все там лежит, в подвале. И давненько уж все обустроено, лет тридцать тому…

— Значит, баловались Захарьины черным.

— И баловались, и продолжили, и подвальчик тот обжитым выглядит, только вот кто из них там бывал, не ведаю.

Устя задумалась, родословную муженька своего бывшего — небудущего припомнила.

— Захарьины… Никодим Захарьин вроде как на какой-то иноземке женился, — Устя припомнила, что точнее не упоминала Любава и странно же это было! О связях своих родственных с Раенскими она подробно рассказывала, а как речь об отце да матери заходила, так тут же и разговор в сторону уходил — отчего бы? — Кажется так, а точнее не помню я.

— Сейчас мы большего все одно не узнаем, а узнавать надо осторожно, и хорошо бы обождать чуток, посмотреть: я там побывала, вдруг кого взбаламутим?

— Давай подождем, бабушка, а потом разузнать попробуем, кто там был, как дело было — тридцать лет подождало и еще пару дней подождет.

— Правильно, внучка. Умничка ты у меня.

Устя зевнула. Вроде и сутки пролежала, а все одно, как вареная.

— Бабушка, поспать бы мне еще… разбудишь ты меня завтра? И слугам царским скажи, отбор отменять не надобно, не заболею я, устала просто.

— Разбужу, конечно. Спи, дитятко. Спи.

Устя уж третий сон видела, а Агафья все сидела и сидела у изголовья ее. Думала о своем.

Страшно ей становилось.

Жива-матушка, выбрала ты внучку морю, одарила щедро, да вот только снесет ли Устинья ношу такую? Сможет ли?

Спаси ее и сохрани, обереги и защити. А я помогу, чем смогу, рядом буду, собой закрою, когда понадобится, меня-то и не жалко уже. А ее?

Кровь в ней не просто запела — колоколом набатным загремела! Страшно мне за нее, сколько ж с внучки спросится, когда дано ей столько.

Ох, Жива-матушка, помоги!

Любава Варваре Раенской кивнула, дверь в крестовую закрылаплотнее, чтобы не увидел никто. Варвара в горнице осталась, на стражу,считай, заступила, никого она в кмнату эту не пустит.

Разозлилась Любава сильно…

Сегодня Феденька считай, весь город на уши поставил! В приказ Разбойный приехал, там нашумел, потом в палатах царских скандал устроил… Борис его даже и не допустил к себе. Приказал Феде не мешать работать боярину Репьеву, да и дверью хлопнул.

Федя и пошел душу матушке изливать.

И такая она Устинья Заболоцкая, и хорошая,и добрая, и замечательная, и…

Да какая ж мать такое выдержит? Святая б взвыла, а Любава святостью никогда не страдала, и… еще не хватало, чтобы ее сын какую-то вертихвостку выше матери родной ставил! Она его носила — рожала она его рОстила, а он…

Грррррррр!

Тут еще и Руди пришел, попросил Любаву, чтобы не отсылали его из Россы… куда там! И тут Борька подгадил! Попробовала Любава,но Борис брови сдвинул, рявкнул грозно, пообещал, что завтра же Истерман в путь отправится. Чего ему?