Шрифт:
Впрочем, не расстроилась Анфиса ничуточки.
Помрет?
Ну так что же, свекровь — не муж, пусть помирает, меньше забот будет! Вслух боярышня ничего крамольного не сказала, улыбнулась только нарочито ласково.
— Дозволишь присесть, государыня?
— Дозволяю, — Любава рукой шевельнула.
Боярин Раенский на сестру посмотрел внимательно.
— Вот она, боярышня Анфиса.
— Хороша девушка, Платоша, очень хороша, и красотой, и умом — всем взяла. Думаешь, получится чего, понравится она Феденьке?
— Не знаю, государыня. Пробовать надобно, познакомим их, а там уж видно будет. Очень уж царевичу Заболоцкая в душу запала, ни о ком другом и слышать не хочет.
— Так может, приворожила она его чем? Опоила?
Боярышня говорила уверенно.
Боярин на сестру посмотрел, плечами пожал.
— Не поила она его, и не брал он из ее рук ничего, — махнула рукой Любава. — Другое там.
Она-то о знакомстве Федора с Устиньей осведомлена была, Истерман ей все рассказал, как дело было.
— А вдруг, государыня?
— Чушь-то не мели, — оборвала Любава. — Когда хочешь быть с моим сыном, помалкивай чаще.
Анфиса и промолчала, разве что зубы стиснула.
Погоди ж ты у меня! С-сволочь!
Выйду замуж — там посмотрим, чего ты, свекровушка, в палатах царских делаешь! Давно тебе в монастырь пора!
Любава на красотку поглядела, вздохнула тихонько, вот уж не такую жену она для сыночка любимого хотела, да выбора нет, лучше уж эта, чем Устинья. Тут-то напоказ все, а там омут темный, а в нем что? Неведомо…
Ох, Федя-Феденька, как же так тебя угораздило?
Лекарь царский Устинье сразу не понравился.
Пришел, глаза рыбьи, морда вытянутая, снулая… хоть и Козельский Устинье не нравился, а этот и вовсе уж отвращение вызывал.
— Ложись, боярышня Заболоцкая.
И не поругаешься, не прогонишь его. Осмотр…
Терпеть надобно.
В той, в прошлой жизни, после осмотра Устя плакала долго. В этой же ни терпеть, ни сомневаться, ни стесняться не собиралась она, тем паче — молчать перед хамом.
— Аксинья!
— Да, Устя.
— Воды подай! Лекарь руки помыть желает!
— А…
— И немедленно. После других осмотров.
— Я руки духами протер…
— И водой помоешь. Или вон отсюда! — Памятны Усте были и боль, и унижение. А еще… когда ребенка она скинула, этот же лекарь ее едва в могилу не свел. Потом уж, в монастыре объяснили, мол, дикие эти иноземцы… рук не моют, а везде ими лезут, вот и разносят заразу.
— Я сейчас к царю-батюшке… доложу…
— Что выгнали тебя, грязнулю непотребного!
— Да ты… ты…
Устя его мысли читала, как книгу открытую.
Ругаться?
Так ведь палаты царские, в них слухи стадами тучными ходят… как и правда — выберет ее Федор? Вот лекарю не поздоровится. Прежняя Устя, тихая, никому б вреда не причинила, а эта с первых минут зубы показывает.
Сказать, что не девушка она?
А как бабок-повитух пригласят? А могут ведь… тоже плохо получится, когда шум, скандал, когда работа его под сомнением окажется. Но и смиряться? Бабе подчиниться?
Устя только головой покачала.
Вот уж странные эти иноземцы, все у них не как у людей. То гостей принимают, на ночной вазе восседая, то супружескую верность охаивают, то помои за стены города выливают, пока те обратно переливаться не начинают… странные. *
*- все правда. Чисто европейское прошлое, прим. авт.
Лекарь первым сдался, фыркал злобно, а руки над тазиком вымыл. Устя на лавку улеглась, зубы стиснула…
— Я доложу государю, что девушка ты.
— Благодарю.
Устя дождалась конца — и встала резко. Тошно ей было, противно, гадко. Лекарь поклонился и вышел, к следующей боярышне пошел.
И там, наверное, тоже руки не помоет.
Гадость. Тьфу.
— Братец! Поговорить надобно!
Борис на Федора посмотрел с удивлением. Вот уж чего за Федькой не водилось, так это тяги к делам государственным. Чего ему на заседании думы боярской понадобилось?
— Что случилось, Федя?
— Я… я спросить хотел, когда дальше отбор пойдет?