Шрифт:
— Рот закрой. — Довольно прерывает его Камень и ласково щурится на меня в зеркало, — маленькая, я тебя понял.
— Тогда целуй меня! — приказывает мне расстроенный Лис, — а то нервы вообще ни к черту.
Я целую, мягко прикасаясь губами к небритой щеке. Лис поворачивает голову и, так же, как пальцы только что, ловит мои губы. И ох, как это трепетно… Нежно-нежно…
И в животе у меня — сладкое томление.
Я никогда не буду сыта с ними рядом. Я все время буду хотеть…
— Блядь… — выражает свое отношение к происходящему Камень, резко топя педаль газа.
Его черный зверь ревет и кидается вперед, словно в атаку.
— Малышка моя… — Лису плевать на недовольство приятеля, он отрывается от моих губ, смотрит в глаза внимательно и тепло, — малышка… Ты теперь никуда не уедешь. Никуда. Поняла? Даже не думай.
— Не думаю… — шепчу я в ответ чистую правду.
Потому что реально сейчас вообще не думаю.
Ни о чем.
Хотя, тем для размышления полно, но мне совсем не хочется забивать голову.
Хочется поймать момент наслаждения теплом, вниманием, обожанием тех, кого люблю. До сих пор люблю, надо же.
И мне кажется, что я и не прекращала это делать, даже тогда, когда считала их предателями.
Это так странно.
Когда-то я думала, что полюбить можно только того, кого боготворишь. В ком нет изъяна. А оказывается, любовь — это вообще не про понимание.
Это — что-то запредельное. Вне разума.
— И че? С отцом, я имею в виду? — Камень старательно возвращает нас на эту землю.
— Да ниче, — Лис снова смотрит в окно, затем тянется к сигаретам, нажимает на кнопку, чтоб опустить стекло, прикуривает, щурится сквозь выдыхаемый дым, — я же его спросил по телефону еще про того урода, который нас подставил… Отец сказал, что его уже не достать… Но какого-то хера сорвался сюда. Узнал, что мы с тобой встретились, и сорвался. Вот я и спросил. Еще раз. И за рожей его понаблюдал… И клянусь, было еще что-то. Не все он сказал мне, выходит. Мы тогда, пять лет назад, и не говорили толком. Я… — тут он косится на меня, вздыхает, — я не в себе был. Как раз узнал, что Вася замуж вышла…
— Я не выходила! — вставляю я очевидный факт, — тогда, по-крайней мере! Я же говорила! Я потом вышла, когда Тошка сказал, что меня могут родители забрать домой и упечь в психушку. Мне на тот момент все показалось очень даже логичным…
— Слушай… — Камень перехватывает руль одной рукой, второй тоже выуживает сигарету из лежащей рядом с панелью пачки, — а как так вышло, что ты с ним… Или было все же?
— Нет, — вздыхаю я, — не было…
— Это как вообще возможно? — Лис тушит сигарету, поворачивается ко мне, осматривает внимательно, — он что, реально ебанутый?
— Ну… Я не думаю, что надо в дороге… — мямлю я, — может, потом…
— Нет, давай сейчас, — решает Камень и резко сворачивает с дороги в пролесок, — нам надо все знать до того, как мы с Бешеным Лисом встретимся.
— Но это никакого отношения же… — я, удивленная неожиданной сменой намерений и декораций, растерянно перевожу взгляд с одного на второго и вижу полное единодушие в ставших хищными лицах.
— Как знать… — улыбается довольно Лис, — как знать…
— Да и успокоиться надо чуть-чуть… Дух перевести… — говорит Камень, посматривая на меня в зеркало. И вот как-то неправильно он слово “успокоиться” употребляет! Слишком неоднозначно!
— Да-а-а… — тянет довольно Лис, — не помешает… Вон туда, брат, рули. Там с дороги не видать нас.
42
— Эм-м-м… — Я аккуратненько отстраняюсь от горячей груди Лиса, сажусь ровнее, ощущая, что краснею, словно девственница, у которой сейчас все будет в первый раз. Слишком атмосфера в машине становится густой, развратной до невозможности. Парни ничего не делают и, вообще, ведут себя довольно спокойно, но общее напряжение в позах, нарочито расслабленных, во взглядах, обещающих, настолько явно транслируемых, что именно сейчас будет, что они оба хотят со мной сделать, сводит с ума.
Никакой прелюдии не требуется, я уже безобразно заведенная!
Так нельзя!
Так не было уже бог знает, сколько лет!
Хотя, причем тут бог?
Пять! Пять лет такого не было!
Я же вообще решила, что холодная стала, каменная, деревянная. Настолько деревянная, что любое прикосновение — словно наждачкой по коже — болью ощущалось!
Я помню, как Тошка, еще в первые годы нашего пребывания в Москве, все старался дотронуться, все надеялся. А я каждый раз вскрикивала от боли, когда трогал…
И вот стоило приехать, стоило увидеть их… И все.
Все вернулось!
И я вернулась!
И даже более голодная стала, чем была, более жадная!
Я это сегодня ночью сполна ощутила, прочувствовала. Но не поняла до конца последствий.
А вот теперь, кажется, понимаю…
И схожу с ума от осознания того, как бывает безумно остро. Когда предвкушаешь. Когда смотришь и понимаешь: вот-вот. Еще чуть-чуть…
И…
— Малышка… — шипит Лис и роняет меня обратно себе на грудь, даже не дожидаясь полной остановки машины, — блядь, малышка… Хочу тебя, хочу! Аж больно все! Веришь?