Шрифт:
И Камень, словно понимая и слыша его, неожиданно отпускает меня в его руки, позволяет упасть на ладони.
Лис приподнимает меня за подбородок, проводит пальцами по губам, раскрывая… И я сначала обхватываю подушечки, а затем их заменяет его член.
— Ох-уеть… — в два приема проговаривает Лис, погружаясь сразу до горла.
Задыхаюсь. Сокращаюсь. И кончаю. И умираю.
Боже, как я сладко умираю в тот раз!
Краснота переползает из глаз в мозг, стирая, наконец-то, все жуткие картины в голове.
Меня трясет, глаза закатываются, сглатываю, заставляя член Лиса во рту сокращаться.
— Бля-а-а… — стонет он, кайфуя, запрокидывает голову.
Позади слышится затихающее сладкое рычание Лешки.
Его широкая ладонь проходится по моей пояснице…
Снова подхватывает под живот, тянет на себя.
Обессиленно прижимаюсь затылком к его плечу.
Все еще с закрытыми глазами.
И чувствую, как Лис слизывает мои слезы со щек. А потом целует меня. Глубоко. Для него нет запретов. Ни в чем.
И для меня, похоже, тоже.
Для нас троих.
Мы — единое целое. Какие могут быть запреты?
В ту ночь мы уснули не скоро. Мои мужчины, словно сорвавшись с цепи, мучили меня долго и настолько сладко, что я еще много-много раз умирала в их руках. И, едва отдышавшись, вернувшись в этот мир, снова тянулась за лаской. Живительной, необходимой. И получала ее. В двойном объеме.
Лишь под утро меня вырубило от усталости прямо на Лисе.
Я заснула мертвым сном, вообще без сновидений. И без тревог. И без воспоминаний.
Не знаю, насколько это было правильное лечение, но…
Очень эффективное, и нас полностью устраивающее.
А, значит, плевать.
58
Я смотрю на Большого, непривычно взволнованного и напряженного. Он передает мне запечатанный конверт.
— Специально просил, чтоб вот так, на бумаге, — поясняет он, — и не открывать. Чтоб ты открыла.
Конверт беру с опаской и волнением, понимая, что от того, что там написано, изменится моя жизнь.
Может, не сразу, может не кардинально, но… Если у меня появится отец, хотя бы вот такой, биологический, это же значит, что я пока еще не сирота? Да?
— Василиса, — Большой подается вперед и кладет свою здоровенную ладонь на мои пальцы, намертво сжавшие конверт, — я тебе хочу сказать… Что бы там ни было написано, ты должна знать: я буду к тебе относиться, как к дочери. В любом случае. Ты — дочь Лары. Это очень много для меня значит. Детей у меня нет и не будет уже, так что… Я рад, что нашел тебя.
Его пальцы теплые. Шершавые такие, и чуть белесые, словно нечувствительные, на кончиках. Я знаю, что так бывает, когда человек долгое время находился на морозе и отмораживал пальцы.
Взгляд напряженный и тоже теплый. Он вообще очень теплый, этот большой человек, и мне на мгновение становится обидно, что у них с мамой все вот так получилось. Интересно, если бы они остались вместе? Если бы я родилась, зная, что вот этот огромный мужчина — мой отец, что я за его спиной — словно в крепости, в полной безопасности?
Возможно, мама бы тоже была другая…
И жизнь у меня была бы другая…
— Хорошо, — киваю я, не зная, что еще сказать.
И открываю конверт.
Читаю, строчки прыгают перед глазами…
Лишь за цифры цепляюсь: 99,9 %…
Поднимаю взгляд на Большого, передаю ему бумагу:
— Вы — мой отец.
Он медлит, пристально глядя мне в глаза, а затем берет бумагу, аккуратно так, словно она сейчас в прах рассыпется, читает… И резко отворачивается, быстро протирает глаза.
Я переглядываюсь с сидящими тут же Лисом и Камнем.
Это так… Боже… Я сама сейчас расплачусь, вот правда!
— Можно тебя… обнять? — голос Большого хрипит, а глаза чуть красные, воспаленные. И тревожные.
И я не могу отказать единственному теперь в этом мире человеку, с которым меня связывают кровные узы.
Я встаю, Большой тоже поднимается, обнимает меня, бережно, аккуратно очень.
Кладу ладони на его шею, мне неловко и волнительно. Мы не стали родными тотчас после объявления результатов теста ДНК, но и чужими уже нас не назовешь.