— Мама сказала, что ты… был против моего рождения, — я решаю не танцевать, смысла, после стрельбы и обмена матерными любезностями, в этом не вижу.

Потому рублю сразу.

И внимательно наблюдаю реакцию папаши.

И она… доставляет.

Большой хмурится, жует бороду, раздувает ноздри. И выдает, наконец, после долгой паузы:

— Я не знаю, зачем она… так… Я ничего не говорил. Понимаю, что ты мне сейчас не поверишь, да и доказать я это никак не смогу, но… Блядь… — выдыхает он и взъерошивает волосы невыносимо мальчишеским жестом, вскидывает на меня светлые острые глаза, — да я не знал нихера про то, что Лара… Что она беременная! Мы тогда встречались-то буквально месяц! Я за нее, блядь, как рыцарь средневековый, сражался на дуэли, мать ее!

Судя по эмоциям и смене сленга, мой предполагаемый отец волнуется и слегка не держит себя в руках.

Его можно понять: столько потрясений.

— Это когда ты другана своего, Ваську Ласконина, пришил? — вмешивается Бешеный Лис, но Большой отмахивается.

— Нет… До этого… Она… — тут он смотрит на меня чуть виновато, медлит, но затем все же выдает, — она не хотела со мной… Бегала. А я, как увидел… Потом, в зоне, часто вспоминал… Как на лавочке в сквере сидела, а я мимо проезжал… Один раз, второй, третий… А на четвертый подъехал… — Большой замолкает, уставясь в пространство, и я больше чем уверена, что он сейчас вспоминает опять их первую с мамой встречу. Время, когда он был молодой и сильный, а она — безумно красивая, — ты похожа на нее очень, — он смотрит на меня, и глаза его блестят, — волосы другого цвета, прическа другая… И глаза. А все остальное — Лара. Она тоже была такая… Манкая очень. Один раз глянешь, не забудешь. Так что я, вас, мелкота, — кивает он Лешке и Лису, — понимаю. Но это нихера не меняет. И блядство, в которое вы втягиваете девочку, мне не нравится.

— Я уже взрослая, и сама решу, куда мне втягиваться, — обрубаю я, чувствуя, как мои мужчины снова напрягаются, и атмосфера в комнате неминуемо густеет. — Каким образом мама… Почему вы расстались?

— Так меня взяли прямо на стреле, — пожимает плечами Большой, — над трупом мента. Со стволом, на котором были и мои пальцы, в том числе.

— Еще скажи, что не убивал, — усмехается Бешеный Лис.

— Да вот не скажу… — снова пожимает плечами Большой, — там, сам помнишь, чего было. Могла и моя пуля его достать… Я в отрицалово все равно, конечно. Но кто меня слушал? Радостно повесили все на свете и закрыли. А Лара… Она… Странная была. Закрытая очень, себе на уме. Моей жизни боялась и не одобряла. Все плакала по ночам, что тоже вот так под пули попадет случайно, вместе со мной. Тогда… — он бросает на меня виноватый взгляд, — такое было часто. На улицах стреляли. Стволов много было, после Чечни же… Не церемонились, машины прошивали насквозь. Чтоб с гарантией. Потому все, кто в машине находился в тот момент, обычно тоже попадали. Девчонок полно так постреляли. Вот она и боялась… А тут меня приняли. Я через пацанов весточку ей передать, а они приехали ко мне на хату, а она пустая. Совсем. Ни бабла, а там нормально было, ни цацек. Ни Лары.

— То есть, ты считаешь, что она все вывезла? — уточняю я холодно. И нет, за маму не обижаюсь, это вполне в ее духе, но все же… Как не вяжется та счастливая, улыбчивая девочка с видео, с тем, что говорит сейчас Большой. И с той женщиной, что сейчас лежит, привязанная к кровати.

— Ну… вероятно… — пожимает плечами Большой, вздыхает, смотрит на чудом уцелевший коньяк на столике, — Лис, давай тяпнем, что ли. За встречу. Снова.

Хозяин дома кивает, сам разливает коньяк по бокалам, мужчины пьют. Я понимаю, что эта пауза необходима, потому не вмешиваюсь. Пусть дух переведут.

— Но я не виню, — снова начинает Большой, — это все… Мне не жалко было. Цацки, тряпки, бабло… А вот то, что даже суда ждать не стала, сразу свалила… Не зря, значит, все время говорила, что не любит…

— Говорила? — эхом повторяю я.

— Да, — кивает он, — а зачем жила? Ну… Я по молодости бешеный был, дурной. Хотел ее, забрал… Может, она недовольна была. Правда, потом, когда к себе привез и бабло стал давать, подобрела… А я и рад. Думал, купил ее. А нихрена. Вы, женщины, странные существа, — тут он смотрит на меня, да так пронизывающе, что не по себе становится. Возраст в его глазах, опыт, несчастливый жизненный опыт. И усталость.

Боже, я не хочу, чтоб мой взгляд со временем сделался таким! И не хочу ничего подобного видеть в глазах своих любимых!

— Такие же, как и мужчины, — говорю я, — мы просто хотим, чтоб нас любили. Уважали. Прислушивались. Вот и все.

— Ишь ты… — усмехается Большой, — прислушивались… К тебе прислушиваются, Василиса?

— Да, — киваю я, не задумываясь даже.

И получаю в награду ласковый поцелуй в висок от Камня и нежное поглаживание ладони от Лиса.

Они сидят, заключая меня своими горячими телами в мощный охраняющий кокон, придающий невероятную уверенность в себе. Я ощущаю себя настолько усиленной ими, что теперь с удивлением только вспоминается, как совсем недавно я была абсолютно одна в этом мире. И чувствовала себя никому не нужной, беспомощной и слабой.

— И… Чего, у вас реально… — Большой обводит нашу троицу выразительным взглядом, — серьезно все?

— Более чем, — вежливо отвечает Лис, а Камень только холодно кивает.

— Ну… Сейчас понятно, все в кайф, — говорит Большой, — а потом?

— И потом будет в кайф. Всегда будет. — Спокойно отзывается Лис.

— Мне это все равно… Блядь…

— А ваше мнение мало кого ебет тут, — выдает неожиданно Камень, — мы с вами разговариваем только потому, что вы, возможно, отец Васи. Уважение проявляем. Но всякие слова оставьте при себе. Или мы сваливаем.

— Щенок какой наглый… — Большой недовольно дергает бровями, скалится, показывая белые крупные зубы, больше похожие на клыки волка, чем на человеческие, — охуел.

Но говорит он это спокойно. Констатация факта больше, а не наезд.

Похоже, Камень сумел произвести нужное впечатление. Кулаками, ага.

— Все они сейчас такие, — философски пожимает плечами Бешеный Лис, — хотя… ты себя вспомни.

— Ну нахуй, — Большой от расстройства опрокидывает еще сто грамм коньяка, — себя лучше вообще не вспоминать. Тебе сколько, мальчик? Двадцать пять есть?