Помолчав, он добавил чуть веселее.

— Ничего, Аким, в этот раз хорошо припаслись.

Солдаты жили артелями, сбивались в небольшие товарищества, чтобы было легче выживать. Вместе запасали провиант, готовили еду, скидывались на нужные в быту мелочи. И, конечно, на приварок — лишний кусок в котле порой важнее лишней пули в подсумке. Всеми этими хлопотами заправлял артельный, бывалый солдат из старослужащих, знавший толк и в хозяйстве, и в войне.

— Эх, ма, — вздохнул молодой егерь, сжимая в руке потёртый ладанок. — Сколько наших погибло, почитай, половина роты. Земляк мой, Засим, тоже голову сложил. Надо бы родственникам в деревню отписать.

— А ты, Родю, попроси, — буркнул кто-то из темноты. — Он грамотный.

— Ага, — усмехнулся егерь. — Две копейки затребует, жадюг, да ещё и бумагу ему подавай, чернила.

Артельный хмыкнул, доставая из-за пазухи замызганный кисет, набивая трубку.

— А ты, Никита, вместо того чтобы ныть, взял бы да грамоте выучился. И не пришлось бы просить да кланяться.

— Вот бы, послужить в пластунах, — пропустил мимо ушей замечание молодой егерь. — Видали, сколько трофею набрали и никто не орет на них. А ещё говорят, сотник у них князь, всамделишней, али врут, дядька Аким?

— Может и не врут, только князь и в казаках, не верится что-то. Видать от беды какой сослали, не по чину это, князю в казачьих сотниках ходить.

— А прапорщик наш заплакал и мамку поминал — усмехнулся молодой егерь и тут же получил по затылку.

— Язык прикуси, когда тебя убиваю, кого хош поминать будешь. Не опустил рук, бился как мог, не трус значится. Тожа мне, херой нашелся. Сам то небось обмочился со страху.- проворчал пожилой ветеран сидящий рядом.- Чего уж говорить, я и сам молиться начал, к смерти готовиться. Ан нет, прошла мимо в энтот раз. Свезло нам, что казаки подоспели.

— Чего сразу драться — обиделся молодой.

— Думай прежде чем сказать, а то метешь языком, как метлой, через это и получаешь.

Лагерь потихоньку затихал. Костры догорали, оставляя лишь багровые угли, изредка вспыхивающие в ночи. Кто-то уже спал, свернувшись в шинели, кто-то вполголоса делился последними новостями перед сном.

И вдруг из темноты, со стороны казачьего бивака, донесся чистый, чуть хрипловатый голос.

— Выйду ночью в поле с конем…

Одинокий напев повис в воздухе, словно первый луч света в кромешной тьме. К нему постепенно присоединились другие голоса, сплетаясь в стройный, пронзительный хор. Гармошка тихо подхватила мелодию, наполняя её тоской и удалью одновременно.

Крепость замерла, прислушиваясь. Даже те, кто уже дремал, приподнялись на локтях. Солдаты застыли, не шелохнувшись, будто боясь спугнуть эту хрупкую, нежданную красоту.

Слова песни лились сквозь ночь, как живая вода, унимая боль, смывая страх, даря тот самый глоток надежды, без которого на войне не выжить.

Где-то в темноте тихо всхлипнули, не в силах сдержать нахлынувшие чувства. Кто-то перекрестился. А песня всё лилась и лилась, унося с собой и усталость, и горечь, и саму смерть, хоть на этот, коротки, спокойный миг.

Ночь стояла тихая, звёздная. И казалось, что даже ветер притих, слушая песню.

Павел лежал на бурке и прислушивался к словам. Он слышал её раньше, ещё в Петербурге. Но сейчас, в развалинах старой крепости, после всего пережитого за последние два дня, она воспринималась совсем иначе, более остро и пронзительно. Вспомнился страх во время конной атаки, страх и обречённость при виде огромной толпы турок идущих на приступ и восторг победы, буквально высушили душу. И вот эта песня, она оживляла, наполняя сердце диким, почти болезненным счастьем от мысли, что он остался в живых.

Следующим утром в моём импровизированном штабе собрались почти все командиры. Подполковник Шувалов писал докладную по поводу всех наших действий шустро водя пером. Подполковник Мангер сидел и смотрел на чистый лист бумаги раздумывая о чём то.

Генадий Карлович, вы не думайте, вы пишите как есть.

— То есть как, обо всём?

— А что вас смущает. Пишите, что батальон был атакован тысячью конными башибузуками. Оказал возможное сопротивление, старым, разномастным оружием, на весь егерский батальон было выдано сто двадцать старых штуцеров, многие в неисправном состоянии. Провиант в большей части испорченный, солонина тухлая, сухари с плесенью. Материя на пошив мундиров не выдана, сапогов нет. И в таких условиях батальон оказал достойное сопротивление в составе сводного отряда.

— Да, но…- смутился Мангер.

— Ни каких, но, Геннадий Карлович. Почему интендантская служба позволяет себе подобное, а вы молча терпите все эти вопиющие нарушения. Как такое возможно, что в целом корпусе не нашлось триста пар сапог? Вы, что, совсем бесхребетные создания. Куда деваются все средства выделяемые государством. — психанул я.

— Ваше высочество, вы можете объяснить мне? Или я чего-то не понимаю в следствии своего убогого умишки. Что вообще происходит в армии? Кто-нибудь может мне объяснить.