До самого позднего вечера занимался ранеными. Моя вонючая мазь, это знаменитая мазь Вишневского. Элементарная в изготовлении, но в нынешнем времени была настоящим прорывом в лечении ран. Я не знал точных пропорций поэтому сделал следующим образом. Две части висмута, две части касторового масла, девяносто шесть частей берёзового дегтя. Всё работает, только запах конечно тяжёлый. Эта волшебная мазь была в деревянном бочонке, помимо этого, десять литров самогона в дубовом бочонке. Мои надежды стали оправдываться. Приблизительно 50% самогон потемнел и становился похожим на виски, но не успеет созреть, учитывая его расход. Ефрейтор уже полностью освоил мою методику обработки ран и основную нагрузки по перевязке взял на себя. Осталось восемь тяжело раненых, но можно было не опасаться за их жизнь. На жалобы подполковника Мангера, на неприятный запах, не стал спорить с ним.

— Ефрейтор, больше не мажьте моей волшебной мазью голову подполковника. Её и так мало.

— Но позвольте, Пётр Алексеевич, как я понимаю, заживление только началось, почему вы отменяете повязки с мазью?

— Вы же недовольны запахом мази, а желание раненого для лекаря закон.

Подпоручик прыснул в кулак. Смутившись после взгляда подполковника.

— Простите, есаул, все никак не привыкну, что вы ещё и доктор. Ваша ночная атака проведена просто блестяще. Как такое возможно, просто не могу поверить. И без потерь, что меня удивило больше всего. Вы командир от бога. Казалось бы иррегулярное формирование, а какая дисциплина. Понимание своих действий у ваших казаков просто на высочайшем уровне. Как такое возможно. Вторая сотня прошла обучение три месяца, как и мой батальон, но их даже сравнивать нельзя.

— Всё просто, подполковник, я не вбиваю в них знания палкой или плетью, а убеждаю и показываю, что знания увеличивают шанс на выживание и победу. Сбалансированная система поощрения и наказания. Много других нюансов, которые влияют на процесс обучения. Ну и самое, главное, боец должен быть сыт, хорошо одет, обут и.- я постучал пальцем по виску — с пониманием, зачем он это делаешь. Я разговариваю с ними не как господин с холопами, а как отец с сыновьями или как наставник с учениками. Объясняю им почему надо делать так, а не иначе. Показываю, как знание и умения спасают жизнь.

За время перевязок я буквально пропитался приставучим запахом дёгтя. Но, как говориться, жить захочешь и не такое намажешь. Поздним вечером стали возвращаться егеря и солдаты, которые копали могилы, хоронили побитых башибузуков. Все шутили и весело переговаривались. Радость от того, что остался в живых и закапываешь трупы своих врагов. Два егерских фельдфебеля, как и все старшины, оказались толковыми тыловиками и выпросив позволения на сбор трофеев у моих старшин, буквально вымели все, что осталось после нас. Подполковник Мангер делал вид, что ни чего не видел. Во время наших бесед, я объяснил ему значение трофеев в снабжении своего подразделения всем необходимым. Конечно солдаты собирали трофеи, но делали это незаметно, опасались быть обвинёнными в мародёрстве. Для офицера, это считалось вообще низким и чем-то омерзительным. Поэтому чётко организованный сбор трофеев, моей сотней, удивил его не меньше, чем моя ночная атака.

— На войне, господин подполковник, выигрывает не тот, кто красиво марширует, а тот, кто может найти дополнительные ресурсы. Каждый трофей, это лишний патрон, лишняя порция еды, дополнительный шанс выжить.

— Вы переворачиваете все мои представления о войне, есаул.- Вздохнул Мангер. Старые предрассудки боролись в нём с новым пониманием сегодняшних реалий.

— Геннадий Карлович, я вам не советую забывать, что мы иррегулярное формирование, а вы регулярная часть. В этом большая разница и камень преткновения.

— Согласен. Я с большим удовольствием перешёл бы на службу к вам, в сотню. Мои егеря глядя на вашу устроенность не скрывая завидую вашим казакам. — очередной, печальный вздох Мангера.

— Генадий Карлович, — опустил я намеренно звание.- А кто мешает вам, не нарушая установленных регламентаций, улучшить питание и снаряжение своих егерей, сделать отношения в батальоне более товарищескими. Ведь в бою, ваша жизнь зависит от них. Я не призываю к панибратству и сюсюканью. Лишь только взаимное доверие и понимание.

Мангер глубоко задумался переваривая сказанное мною. Я попрощался и пошёл к себе, под навес фургона.

— Что с нашими конокрадами, не появились? — спросил я у Саввы.

— Нет, командир, появятся, куда денутся. А вон и Эркен с Асланом. Долго жить будут, — облегчённо вздохнул Савва, тоже волновавшийся, про себя, за своих друзей.

— Здрав будь, командир.

Я кивнул, приглашая сесть.

— Потерь нет. Отбили сто семьдесят пять голов. В пол версте от сюда, на выпасе. Сотник ещё десяток отправил на охранение.- Отчитался Эркен — Счас перекусим и обратно. Разреши телегу взять? Барахло перевезти.

— Много хороший конь, только турка кормил плохо, не смотрел совсем, больной много. Лечить нада. Давай мазь вонючий, мазать, хорошо будет.

— Эркен, посмотри, что можно егерям отдать. У них лошадей обозных нет. — он молча кивнул. Подумайте, лишних лошадей продадим здесь, в Эриване. Себе оставим не больше пятидесяти. Паша позови старшин.

Уставшие, но довольные егеря сидели у костра и осоловевшие от сытого ужина лениво беседовали обсуждая прошедший день.

— Говорил с казаками, — хрипло пробасил артельный, потирая обветренное лицо. — У них несколько раненых, а сколько они побили, не счесть. Народ сурьёзный, одеты добротно и снаряжение хорошее. А мы…– Он мрачно оглядел своих, и его взгляд задержался на рваных сапогах, из которых торчали почерневшие от грязи пальцы. — Словно нищета на паперти. Уже не знаю, что с этой обувкой делать, совсем разваливается.