22

Тоннер пытался сохранять невозмутимость – в целом безуспешно. Илси была сама себе хозяйка. Пока они были вместе, подразумевалось, что их отношения стоят на втором месте после работы. Если она получит предложение получше, они разойдутся без обид и упреков. Это не будет считаться предательством. Он не предлагал никаких долгосрочных обязательств, а она не рассчитывала на них.

По правде сказать, он не задумывался, почему она с ним. Тогда это казалось естественным; так все и осталось. Да, возникали вопросы этического свойства. Он – руководитель группы, она – его подчиненная. Но он не пользовался этим, чтобы неволить ее. Думал, что не пользовался. Правда, теперь, когда она проскользнула по коридору к комнате Дафида Алькора, его стали одолевать сомнения. Может быть, он заслужил это. А может, он ни при чем и теперь обязан понять, что был лишь незначительным персонажем в ее истории. А она, возможно, играла незначительную роль в его собственной истории, даже если раньше казалось иначе.

Напрягшиеся мышцы под ребрами, натянувшиеся от бессознательного оскала щеки, коридор, взгляд, непонятно как притягивавший Тоннера, стоило ему отвлечься. Болезненный укол воспоминания – как он недавно засыпал, наплакавшись в ее объятиях… Что ж, у него были заботы поважнее, чем мириться с унижением.

И все же он отчасти жалел, что лаборатория не превратилась в руины и была перенесена сюда. Раньше, в Ирвиане, он бы решил проблему с опустевшей квартирой, бросив ее. Побродил бы по улицам – днем или ночью, – добрался до своей лаборатории и забылся за работой. Если бы не проклятые пьющие ночью, он бы поступил так и здесь. Но тюрьма потому и тюрьма. Из нее нельзя уйти, когда захочется. Оставалось только выработать в себе такую сосредоточенность, чтобы не замечать чувств, если он не сумеет прогнать их. Даже если он ненавидит Дафида Алькора и зол на Илси с ее непостоянством, об этом можно, по крайней мере, забыть.

Маленькая недочерепашка шуршала в коробке, исследуя свою темницу тупым носом-клювом. Этот образец был уже пятым. Первые три умерли с голоду, потому что карриксы не предоставили пищи. В четвертую Тоннер попытался запихнуть перемолотые ягоды: лучше, чем ничего, решил он. Зверушку стало жутко тошнить, и она не дожила до конца дня. Плохо, что у него есть заботы поважнее приготовления пищи. Центрифуга тихонько гудела, табло на ее боку отсчитывало оставшиеся до конца прогона секунды и показывало оценочные значения плотности и сепарации молекул в пробирке. Небо за окном начинало светлеть. Еще одна ночь без сна.

Где-то ему попадалось слово, обозначавшее радость от саморазрушительного поведения. Так спиртное доставляет меньше удовольствия, если не вредит тебе. Это бывает и с работой. Впрочем, он забыл само слово. Помнил только смысл.

– Пора завтракать. Тебе чего-нибудь приготовить? – сказал Кампар, вываливаясь из темноты. Его волосы еще не просохли после душа.

– Кофе, – сказал Тоннер.

– Увы, кофе нет.

– Чаю.

– Два дня как кончился.

– Что-нибудь стимулирующее.

– Овсянка не простимулирует?

– Сойдет.

Кампар загремел кастрюльками. Центрифуга отсчитывала секунды. Тоннер невольно перевел взгляд на дверь спальни Дафида Алькора и тут же одернул себя. В глаза будто песку насыпали.

– Ты совсем не спал?

– Вздремну между прогонами, – сказал Тоннер. – Обойдусь.

Центрифуга пискнула и басовито загудела, замедляясь до полной остановки. Тоннер вынул пробирку. Полоска вишнево-красного действующего вещества оказалась толщиной в ноготь. Должно хватить. Он вытащил из набора для образцов иглу и втянул в шприц почти всю красную субстанцию, затем добавил двести пятьдесят гран приготовленной заранее алой жидкости. Кампар из кухни указал подбородком на багровый напиток.

– Для Джессин. Должно хватить на три дня при прежней дозе, – ответил Тоннер на безмолвный вопрос. – Насчет побочек, правда, не знаю. В этом слое есть примеси, но я признаю только гравитационную очистку. Если сработает и самой опасной побочкой будет легкий метеоризм, давай считать это победой.

– Впечатляет, – сказал Кампар.

– Ну да. Что ж. В своем деле я мастер.

Он вылил остатки отогнанной жидкости в контейнер для отходов.

– Ты точно в порядке?

Голос Кампара обрел глубину. Силу, которой тот обычно не вкладывал в него. По одному этому Тоннер понял, что разговор зашел о другом, и угадал, о чем пойдет речь. Кампар стоял в кухоньке, ожидая, когда закипит вода; лицо его было спокойным и на редкость непроницаемым. Он отрастил курчавую бородку и теперь походил на любящего отца, твердо решившего не тянуть с неприятным разговором.

– А почему бы и нет? – спросил Тоннер.

– Я тебе не судья. Меня самого, бывало, называли ветреным. Я не раз рвал любовную связь. И всегда выходило по-разному. Часто – грязно. Редко когда просто.

– Я вел себя непорядочно?

Тоннер услышал вызов в собственном голосе: «Посмей только сказать, что я сам виноват». Интонация принесла с собой непонятное чувство вины.

Кампар бросил в воду щепотку соли.

– Ты дуешься, да и я бы, наверное, дулся на твоем месте.

– Стало быть, это они ведут себя непорядочно?

– Да. Хотя не знаю, как при нынешнем положении дел можно проделать это более скрытно. Похоже, учебник по лагерному этикету не касается секса.

Тоннер прошел через комнату, встал спиной к окну и лицом к Кампару. Суставы ныли от усталости. Скоро надо будет отдохнуть. Он не представлял, как сможет заснуть.

– Обида от меня не зависит. Будь у меня выбор, я бы предпочел не обижаться. Но не могу. Мой мозг проделывает кучу всего, не спрашивая меня. Это естественно и обычно никому не мешает. Прямо сейчас мне это ненавистно. Но и ненависть ничего не изменит.