Шрифт:
Лукина растеряно моргнула и тут же возразила:
— Он пойдёт туда не со мной! А с этой!..
— Но и с тобой тоже, — сказал я. — Ведь так? Другого варианта пока нет. Или этот вариант тебя не устраивает?
Иришка вздохнула, неуверенно повела плечом.
— Ну, я не знаю… — произнесла она.
Я взглянул на Черепанова и спросил:
— Лёша, ты ведь хочешь провести вечер в компании Клубничкиной?
— Да, — буркнул Алексей. — Пусть хоть так…
Я развёл руками.
— Прекрасно. Вот мы и решили. Осталась маленькая деталь.
Я указал рукой на Черепанова и заявил:
— Всё будет. И Клубничкина, и Тюляев. Если ты пригласишь в кафе Надю Степанову.
— Кого? — переспросила Лукина.
— Нашу старосту, — уточнил я.
— Зачем? — спросил Черепанов. — Почему, я?
Я улыбнулся и сообщил:
— Потому что это моё условие, Лёша. Будет вам Тюляев и Клубничкина. Но только в нагрузку к Наде Степановой.
Снова ткнул пальцем в сторону растерявшегося Алексея.
— Вы с Тюляевым получите свою актрису, — сказал я. — Иришка полюбуется в кафе на Гену. Все будут относительно довольны. А с кем буду общаться я, вы подумали? Клубничкину я уже послушал в прошлый выходной. Больше не желаю такого счастья. Дайте мне хоть одного нормального собеседника в воскресенье. С кем-то же мне нужно поговорить, пока вы будете любоваться Геннадием и Светой. Пусть в этом дурдоме будет хоть один вменяемый человек. Такое моё условие, товарищи. Иначе фиг вам будет, а не Тюляев и Клубничкина.
После уроков Черепанов снова разучивал музыку для нашего субботнего выступления. Мы с Иришкой слушали его, сидя на диване, давали ему ценные советы. Сегодня Лёша допускал на удивления много ошибок, словно не мог сосредоточиться на игре.
На этот раз я отправил Черепанова на отдых раньше обычного. Занял его место у пианино.
Алексей примостился рядом с Лукиной на диван, спросил:
— Вася, ты в школе не пошутил? Ты пригласишь Свету в кафе?
— Клубничкину, тебя, Иришку, Тюляева, — перечислил я. — А ты позовёшь в «Юность» Надю Степанову. Хорошая компания соберётся: интересная.
— Почему Надю приглашу я? — поинтересовался Черепанов. — На твоё приглашение она бы скорее согласилась.
— Потому что таково моё условие, Лёша. Я обеспечу тебе компанию Светы. Ты — уговоришь Надю. Ты мне, я тебе. По-моему, всё честно. Разве не так?
— А если Надя не пойдёт? — спросил Алексей.
— Тогда и Света не пойдёт, — ответил я. — Всё просто.
Я опустил руки на клавиши пианино и пропел:
— Жил-был художник один, домик имел и холсты. Но он актрису любил, ту, что любила цветы…
Глава 3
Ночью мне приснилось, что я лежал в гейдельбергской клинике. Во сне я видел, как незнакомая пожилая медсестра-немка ставила мне капельницу. Я проснулся в холодном поту — заметил тёмный прямоугольник окна, за которым покачивала припорошенными снегом ветвями ива. Рассмотрел в полумраке на стене полку с книгами. Увидел письменный стол. А главное: пошевелил ногами и протёр глаза пальцами левой руки. Вот тогда мне и вспомнился стих Пушкина.
«Мороз и солнце; день чудесный!..» — вертелась у меня в голове строка из стихотворения, когда мы с Иришкой неторопливо брели утром к школе. Мороза сегодня не было (температура на улице ощущалась как пара градусов ниже нуля), солнце ещё не выглянуло из-за крыш домов. Но строки стихотворения Александра Сергеевича Пушкина сегодня соответствовали моему настроению. Я повторял их, как мантру, едва ли не с момента сегодняшнего пробуждения.
«Эмма, — сказал я. — Какая сейчас погода в Гейдельберге? Я имею в виду, у вас там: в две тысячи двадцать шестом году?»
«Господин Шульц, сегодня двадцать пятое января. Днём температура в городе Гейдельберг поднимется до плюс семи градусов по шкале Цельсия. Ночью опустится до четырёх градусов…»
«Разве это зима? У вас там не зима, а недоразумение. Видела бы ты, какие у нас здесь сугробы! А какие сосульки сейчас висят под крышами! Настоящие северные сталактиты…»
Ветер подтолкнул меня в спину.
Я уловил в воздухе запах табачного дыма и услышал:
— Пиняев, стой!
Мы с Иришкой одновременно обернулись. Увидели догонявшего нас по едва заметной в полумраке тропинке мужчину. В одной руке он держал портфель, в другой его руке светился ярким огоньком кончик сигареты (или папиросы).
— Тюляев? — удивлённо обронила Иришка.
После её слов и я узнал Тюляева.
Геннадий догнал нас. От его сигареты отломился яркий уголёк и промчался мимо моего плеча, словно крохотная комета или метеор. Гена поправил шапку у себя на голове, будто бы неохотно поздоровался с нами.
Мы ответили на его приветствие.
— Москвич, надо поговорить, — заявил Гена.
Он посмотрел на Иришку и добавил:
— Наедине.
Я кивнул.
— Давай поговорим. Иришка, иди в школу.
Почувствовал, как пальцы двоюродной сестры сжали мою руку.
— Мальчики, вы что задумали? — спросила Иришка.
— Успокойся, Лукина, — ответил Геннадий. — Не трону я твоего брата. Мы только поговорим. Без свидетелей. Что бы потом в школе не рассказывали о нашем разговоре… разную ерунду.